Русский Фольклор

Начало: Некоторые вопросы соотношения фольклорных жанров (свадебные и календарные величания). А. Н. Розов.
 
Тип героических коляд, столь распространенный в украинском, восточнороманском, южно- и восточнославянском фольклоре, для русской святочной поэзии считается нехарактерным. Редкие же случаи использования в качестве колядок песен самых различных жанров, в том числе исторических, а также былин, считаются поздним явлением, свидетельствующим о явном разложении обряда.
Независимо от того, является ли эпическая часть «героических» овсеней исконно колядной или заимствованной из другого фольклорного жанра, ясно, что в русском фольклоре уже в середине XIX в. бытовали колядные песни с героической тематикой.
 
Ой, да не ясен сокол во поле увивается,
Ты усень, ты усень, увивается,
Что и Федор на коне-ти величается,
Ты усень, ты усень, величается.
Подходила к нему сера утушка,
Ты усень, ты усень, сера утушка,
Сера утушка его — родна матушка его,
Ты усень, ты усень, родна матушка его.
5 Говорила-то ему. «Ты не езди во орду,
Ты усень, ты усень, ты не езди-ка в орду.
Ты не езди во орду, не служи королю,
Ты усень, ты усень, ты не служи королю,
Не служи королю, да служи белому царю,
Ты усень, ты усень, да служи белому царю.
Да как у белого царя три беды стряслось,
Ты усень, ты усень, три беды стряслось,
Три беды стряслось, три несносные:
Ты усень, ты усень, три несносные.
10 Вот как первая беда — три церкви сгорело,
Ты усень, ты усень, три церкви сгорело.
Как вторая-то беда — растопились все кресты,
Ты усень, ты усень, растопились все кресты.
Как и третья-то беда — пошатались палаты белокаменные,
Ты усень, ты усень, белокаменные».
Не пора ли вам, хозяин, за усенюшку платить,
Ты усень, ты усень, за усенюшку платить:
Или жбан молока, или блюдо киселя,
Ты усень, ты усень, или блюдо киселя,
15 Или каши горшок, или мяса кусок,
Ты усень, ты усень, или мяса кусок,
Или сена клок, или вилы в бок,
Ты усень, ты усень, или вилы в бок.
 

Композиционно данный тип овсеня состоит из зачина (стихи 1—2), основной части (стихи 3—12), концовки (стихи 13—16). В основной части мать просит отъезжающего сына не служить в орде у короля, а служить белому царю. Далее мотивируется необходимость ехать к царю.
Большинство ранее рассмотренных дифференцированных колядных песен обращено к холостому парню. Поэтому в них особенно подробно разрабатывалась брачная тема. В центре внимания анализируемых овсеней — героизм, свойственный не только молодым парням, но и мужчинам любого возраста. Поэтому действующими лицами наряду с матерью и сыном оказываются жена и муж, дочь и отец, сестра и брат.
Варьируется в анализируемом типе песен и сама мотивировка отъезда к царю:
1) у царя «стряслось три беды»;
2) царь «пожертвует, даст коня в седле, в золотой узде»;
3) мотивировка «неубедительна»: «как у нашего царя столбы точеные, позолоченые!».
Просьба-требование, которой в большинстве случаев завершаются овсени, ощущается в песне инородной частью: она не только своим тоном, но иногда даже и размером не имеет ничего общего с основной частью.
Славянские и румынские героические коляды по сравнению с историческими песнями насыщены деталями, которые в силу жанровой целенаправленности обрядовой поэзии имеют отличный от эпоса оттенок — «они служат украшению как таковому». В основной композиционной части рассматриваемых овсеней подобная детализация отсутствует. Здесь величальный оттенок имеет сам сюжет, недаром в некоторых текстах прямо говорится, что герой «на коне величается».
Третью группу песен для холостого парня составляют колядные песни типа «три рыбы».
Среди свадебных величаний в сборнике П. В. Киреевского есть песня из Архангельска (№ 66): по морю плывут корабли, один из которых, необычайно красивый и богатый, выбегает вперед; на этом корабле сидит величаемый, строгает кусок дерева и, бросая стружки, случайно роняет в море «злачен перстень»; он просит друзей опустить неводы, те бросают неводы три раза и лишь в третий раз вылавливают три рыбы: первую стоимостью в 500 рублей, вторую — в 1000, третьей же — цены нет. Концовка песни раскрывает смысл символов:
 
Что оценщики рыбы в каменной Москве,
А закупщики рыбы в Архангельском городу,
В Архангельском городу у (такого-то) во дому.
 
Три песни с аналогичным сюжетом, записанные в 20—30 гг. XX в. на русском Севере, приведены в антологии «Лирика русской свадьбы».
В конце их имеется разгадка метафоры, поэтически различная, но общая по смыслу: окунь, которому нет цены,— сам величаемый жених, «оценщица» окуня — невеста.
Подобные величания бытовали и в качестве святочных обходных, отличаясь от свадебных лишь разнообразием способов разгадки иносказания.
1) «Рыбица» обозначает самого величаемого и членов его семьи:
 
Первая рыбица — батюшка,
Вторая рыбица — матушка,
Третья — рыбица — Петр Савич.
 
2) «Обсценщичёк» — сам величаемый, ему желают:
 
На кораблях тебе ходить да корабельщиком,
На ладьях тебе ходить да как лодельщиком.
 
3) «Третья рыбица» — символ богатства; продав «рыбицу» государственной казне в Питере, накупив подарков своим домашним, величаемыи возвращается назад.
 
Мотив ловли трех окуней в значительно сокращенном виде засвидетельствован и в среднерусских (поволжских) районах России: величаемыи, забросив неводы, ловит окуней, третьему из которых нет цены. Подобно приведеному выше севернорусскому календарному величанию анализируемый мотив — символ предрекаемого достатка в семье.
Подобные типы колядных песен адресовались преимущественно холостым парням. Однако в тех населенных пунктах, где бытовали исключительно дифференцированные песни («кудри», «молодец на коне», «три рыбы»), колядки могли исполняться и для женатых мужчин, причем в содержание овсеня и виноградия вносились детали семейного положения величаемого. Но особого типа святочной поэзии для женатого в русском фольклоре не существовало.
Величальные песни для девушки. В поволжских (среднерусских) колядных песнях, исполнявшихся для девушек, либо обыгрывают ее косу, либо уподобляют девушку ягодке.
Колядные песни типа «коса». В Нижегородской губернии издавна существовала традиция, сохранившаяся в Горьковской области, — исполнять для девушки тот же текст величания, что и для парня, заменяя в нем только мужское имя женским и слово «кудри» словом «коса».
Другой сюжет характерен только для девичьих величаний: девочка (девушка) заплетает косу. Мотив плетения косы может сопровождаться приговором: «Ты расти, расти, коса, — до шелкового пояса. Косник — до пят, жених догляд».
Колядные песни типа «ягодка». Н. П. Колпакова указывает на широкое распространение в различных песенных жанрах образа спелой ягоды в качестве устойчивого символа «физической красоты и полноценности молодого человеческого существа». Данный образ, по мнению исследователя, «нельзя считать специфически женским образом», так как с ягодой могли сравнивать юношу, жениха, молодых мужчин.
Такой вывод совершенно справедлив для всего песенного фольклора. Однако в календарных величаниях образ спелой красной ягоды является символом девичества.
В зависимости от содержания овсени типа «ягодка» делятся на песни без брачных мотивов и на песни с брачными мотивами. Первые обычно невелики по размеру; текст их довольно устойчив; композиция проста: зачин, основанный чаще всего на принципе художественного параллелизма, и основная часть, в которой величаемая девушка называется по имени и отмечаются ее достоинства:
 
Уж ты, ягодка красна,
Земляничка красна!
Таусень.
Отчего она красна?
Во сыром бору росла.
Уж ты, Катенька, умна,
Свет Ивановна умна!
Отчего она умна?
Что у батюшки росла,
У сударыни матушки
Нежилася,
Что и нежилася,
Да лелеялася.
Таусень.
 
Сходные песни исполнялись и на свадьбе, но в свадебных величаниях по сравнению с овсенями основная часть разработана более подробно. Овсени типа «ягодка» могут осложняться разнообразными брачными мотивами, варьирующимися иногда даже в пределах одного села.
Особое место среди колядных песен для девушек занимают севернорусские «девьи» виноградия с их довольно устойчивой композицией.
 
Не во дале — во далё, во цистом поле,
Да виноградие красно-зеленое,
Там стоял, постоял да бел полотеной шатер.
Что во етом во шатры полы бархатные,
Полы бархатные, столы дубовые,
5 Столы дубовые да ножки тоценые.
Что за етима за столами красна девица сидит,
Красна девица-душа, да тут и Анна-госпожа,
Анна-госпожа да доць Васильевна душа.
Она шила-вышивала тонко бело полотно,
10 Тонко бело полотно на цетыре уголка.
Первый угол вышивала — красно солнце с маревами.
На втором-то вышивала — светел месяц со лунами,
Светел месяц со лунами, со цястыми со звездами.
На третьём-то вышивала — круты горы со лесами,
15 Круты горы со лесами, со лютыма со зверями.
На цетвертом вышивала — синё море со волнами,
Синё море со волнами, со церныма кораблями.
На середке вышивала божью церковь со людями,
Со попами, со дьяками, со прицетниками.
20 По крутому бережку, по желтому по песку
Шел-то, прошел, удалой молодец.
По имени назвать, по извотцины сказать
Иван-молодец, свет Васильевиць.
Он лисицами, куницами обвешался,
25 Он церныма соболями подпоясался,
Он острым копьем подпирается,
Небылыма словесами похваляется:
— Кабы был, кабы жил я на той стороны,
Я посбил бы, ростоптал бел полотеной шатер.
30 Я бы взял ету девицу за правую за руку,
За правую за руку, за злоцён перстень,
Кабы взял ей, увел во божью церковь,
Во божью церковь зашел, на правую руку стал,
35 Золоты венцы держал да закон божьей принимал.
 
Данное виноградие подобно другим песням состоит из двух самостоятельных эпизодов, связанных друг с другом свадебными мотивами: 1) в шатре за столом сидит девушка, которая вышивает полотно (вар.: ширинку, ковер, полотенце, платок), 2) мимо идет молодец-охотник, собирающийся жениться на девушке-искуснице. Первому эпизоду предшествует зачин.
Мы уже отмечали, что в колядных песнях всячески подчеркивается избранность величаемого: его дом-дворец изображается стоящим не рядом с другими, а «посередь Москвы» или «ни близко, ни далеко». Сходный прием наблюдается и в зачине виноградия — описания того места, где стоит девичий шатер: «Что в далече, далече во чистом поле да там стоял, постоял бел полотняной шатер». Этот же зачин встречается в былинах, исторических и лирических песнях, однако поливариативное развитие он получает именно в виноградиях.
Следующий за зачином первый эпизод состоит из двух формул: а) описания того места, где в шатре за столом сидит девушка, б) изображения того, что она вышивает.
Схематически первую формулу можно изобразить следующим образом: (зачин) шатер -> в шатре стол -> за столом сидит девушка.
В тексте виноградий либо данная схема может быть очень сжатой, либо какой-то один из двух первых элементов схемы получает развитие.
В «девьем» виноградий отсутствует портрет величаемой девушки. Исполнители ограничиваются лишь распространенным в фольклоре словосочетанием «красна девица-душа», а в следующей строке называют величаемую по имени-отчеству, переходя к рассказу о том, что вышивает мастерица.
Образ шьющей, вышивающей, прядущей девушки или женщины чрезвычайно распространен в русском песенном фольклоре, особенно в свадебном, где изображается невеста, готовящая приданое. Эта реальная деталь обряда в зависимости от целевой направленности песни по-разному отражается в свадебной поэзии. Цель одних песен — лишь отметить, что девушка уже сшила дары жениху и его родне и, следовательно, готова к свадьбе; в других (величальных) подчеркивается незаурядность невесты рассказом о ее неповторимом мастерстве и искусстве: шьет она по дорогой ткани, шьет только золотом, используя для вышивания драгоценные камни, жемчуг и т. д. Наконец, в-третьих, подробное описание вышитого узора имеет совершенно определенный символический смысл: означая либо любовь к суженому, либо, наоборот, нежелание невесты покинуть родной дом.
 
Приведем пример символики первого типа:
 
Красна девица полотно ткала:
По середке круги золотые,
По краям да ясны соколы,
По подножкам черны соболи.
 
Вот сказали: ё свекр идет —
Круги золоты да помешалися,
Ясны соколы да разлеталися,
Черны соболи да разбежалися...
Вот сказали: свекровь идет —
..................
Вот сказали: да ё суженый идет —
Круги золоты не помешалися,
Ясны соколы не разлеталися.
 
Символика второго типа имеет несколько разновидностей: а) невеста просит подружек, расплетающих ее косу, вышить узорами занавес; она надеется, что приехавший за ней жених, увидев этот занавес, оставит ее у родителей; б) собираясь на чужую сторону, невеста просит мать подарить ей рубашку с узорами, символически обозначающими ее родных; в) возвеличить сидящую за свадебным столом женатую пару. Жена вышивает традиционные узоры, символизирующие счастливую семеиную жизнь.
В одних песнях (последние два примера) вышитые узоры — метафора, раскрытая в последующих стихах. В других — подробное описание вышиваемого на ткани — не иносказание, а традиционное, устойчивое, характерное для русского Севера опоэтизирование народной вышивки, своего рода фольклорный «пейзаж», типичный для «девьих» виноградий.
В. И. Чичеров, иллюстрируя сходство виноградий со свадебными песнями, сопоставил отрывок свадебной величальной песни № 17 из сборника П. В. Киреевского с отрывком из виноградия, приведенного П. С. Ефименко. Однако полные тексты тех же песен свидетельствуют не столько о сходстве, сколько о различной роли в них мотива вышивания.
В свадебном величании, адресованном женатым, исполнители, как уже отмечалось, используют традиционный прием: изображение воспеваемой семьи через иносказание (небесные светила), которое затем раскрывается («утренняя заря с белым светом» — это «совет да любовь с женой», «несходимое красное солнце со лучами» — это «Иван сударь с сыновьями»; «не светел младой месяц со звездами» — это «Анна душа с дочерями»).
В виноградий, предназначенном для конкретной девушки, величаемой сулят скорую свадьбу. Во-первых, то, что девушка вышивает, уже само по себе символизирует брак; во-вторых, мастерица вышивает на середине полотна церковь, а следующий эпизод — сватовство молодца — заканчивается приглашением девушки в церковь для венчания. Тем самым эти два, казалось бы, самостоятельных эпизода соединяются одной общей темой предстоящего брака. Следовательно, здесь тоже раскрывается метафора, но в отличие от свадебной песни из пяти последовательно вышиваемых узоров только один выполняет роль иносказания. Остальные же четыре являются по отношению к нему как бы фоном, оттеняя и придавая центральному узору особое значение (церковь — брак).
Таким образом, общий мотив вышивания в анализируемых песнях отражает два совершенно различных эпизода из жизни женщины — предсвадебный и послесвадебный.
В виноградии вышиванием узора девушка выражает свою готовность к замужеству. Образы небесных светил не являются при этом метафорическим обозначением крестьянской семьи (исполнители не ставят перед собой цель опеть семью величаемой), а служат лишь средством выражения эстетического восприятия народнего орнамента.
В свадебной песне вышивка символизирует счастливую жизнь в замужестве. Цель песни — возвеличить супружескую пару, присутствующую на свадебном пиру, и это достигается использованием традиционного приема создания портрета величаемой семьи.
Полное сходство с виноградием в описании вышивки наблюдается в причете невесты при зашивании ее крестной банника, записанном в городе Пинеге. В виноградии сама девушка вышивает полотно: она ждет замужества. В причете девушка просит вышить узоры крестную: девушка чувствует неотвратимость брака, но он ее пугает, ее страшит будущая жизнь среди чужих людей.
В статье был определен круг тем и образов, характерных для календарных величаний.
Выяснилось, что не все разновидности свадебных величальных песен имеют свою аналогию в календарном фольклоре. Так, среднерусские (поволжские) овсени, предназначенные для молодежи, обычно не разрабатывают темы взаимоотношения жениха (новобрачного) с невестой (новобрачной). В то же время среди овсеней существовал особый песенный тип с героической тематикой, не свойственный свадебному фольклору.
Если в средней полосе России, а также в Поволжье, случаи исполнения одних и тех же песен на свадьбе и во время обходов довольно редки, то на русском Севере однотипные виноградия исполнялись не только на свадьбах и при святочных обходах, но и на посиделках. Однако и здесь отдельные мотивы виноградий могли варьироваться в зависимости от функциональной предназначенности песни.
Что касается вопроса о соотношении календарного и свадебного фольклора в целом, то совпадение многих черт в поэтике календарных и свадебных величаний объясняется не простым переходом песен из одного фольклорно-этнографического комплекса в другой, а тем, что календарная и свадебная поэзия адресовалась одним и тем же лицам, величание которых создается из устойчивого и довольно ограниченного набора поэтических средств.