Русский Фольклор

Волна сочувствия освободительной борьбе греческого народа против турецких завоевателей и восхищения героями греческой революции нашла достойное выражение в литературе и искусстве европейских народов. Достаточно напомнить о сюжете картины Э. Делакруа «Резня в Хиосе», о произведениях и о трагической судьбе поэта Ч. Байрона, о переводах новогреческих песен в творчестве В. Гете, В. Мюллера, об итальянских и французских литографиях — портретах Ипсиланти, Канариса, Миаули, Боццариса, Колокотрони, Маврокордато и других (они наводняли книжные лавки европейских столиц в 1820 — 1830-е годы, включая Петербург и Москву).
В России в эти годы переводятся и распространяются воззвания А. Ипсиланти, призывавшие греков выступить против турецкого владычества; создаются переводы, как, например, «Военная песнь греков»; появляются «Простонародные песни нынешних греков» Н.И. Гнедича, изданные в С. -Петербурге в 1825 г. билингвой, наконец собираются средства «в пособие греческим семействам».

Читать запись полностью »

Новые древности

Среди икон Богоявленского храма можно встретить очень характерные, представляющие немалый исторический интерес. Хотя это и не шедевры, но, принадлежа своим эпохам, они многое могут сказать об упованиях, симпатиях и художественных предпочтениях и мастеров, и заказчиков.

Нет никаких сомнений в том, что Богоявленский храм в Красном подвергался разорениям еще до своего закрытия (его просто не могла обойти стороной кампания по изъятию церковных ценностей; надо полагать, что ценностей в храме, прихожане которого занимались ювелирным ремеслом, было более чем достаточно). Но большинство святынь пропало из него именно после закрытия, в 1930-е годы. Возможно, какие-то иконы прихожане унесли домой, скрыв от богоборцев. Так или иначе, следы их теряются.

Сейчас все убранство храма является новосозданным. Тем не менее здесь много старых икон, принесенных людьми после открытия церкви.
Читать запись полностью »

Кустодиев. Купец.

Купцы в России издавна пользовались большим уважением. Это довольно многочисленное сословие от остального люда отличали такие весьма ценимые в обществе качества, как честность, сметливость, находчивость, умение найти общий язык со всяким человеком, пусть даже и иностранцем. Многие купцы славились своим милосердием, широтой души и стремлением помочь ближнему. Немало их, ходивших «за три моря», подвергалось смертельной опасности. Однако на подобные смелые поступки купцов толкала не только лишь жажда наживы. Неистребимое желание открывать для себя новые миры, найти тот самый заветный «аленький цветочек» во все времена являлись стимулом к тому, чтобы купеческие корабли бороздили моря и океаны, а караваны грузов шли в самые дальние страны.
Читать запись полностью »

Н.Н. ГОНЧАРОВА
Расписные сундуки XVIII в.
 
Коллекция расписных сундуков XVII — XIX вв. отдела дерева Государственного исторического музея насчитывает около 250 памятников и до сих пор недостаточно известна широкому кругу исследователей. Это интересный и мало изученный материал.
Впервые к нему обратились С.К. Жегалова и С.К. Просвиркина в своей работе «Расписные сундуки XVII-XVIII вв.» и С.К. Жегалова в книге «Русская народная живопись». В этих публикациях на примере ряда памятников авторы выделили такие центры производства сундуков, как Великий Устюг и Холмогоры, выявили иконографические особенности олонецкого, северодвинского и великоустюжского центров росписи, определили сюжеты. Но большая часть коллекций осталось неопубликованной.
В настоящем докладе делается попытка проследить те изменения, которые произошли в расписных сюжетах на протяжении XVIII в., и выявить их основные направления.
XVII в. явился определенным рубежом в русском искусстве. Условно считается, что с этого времени начинается период сословной культуры. Сундуки с расписными узорами бытовали в домах богатых горожан, купечества и зажиточного крестьянства. С развитием рынка круг владельцев становился более демократичным, что зачастую приводило к снижению профессионализма исполнителей. Сюжеты упрощались, следуя новым вкусам, изменялись.
Читать запись полностью »

Обязанные фольклору известия Новгородской Иоакимовской летописи оказываются важны и для выяснения исторической основы двух ранних новгородских былин. Герой их, хорошо известный и по «Повести временных лет» Добрыня, дядя князя Владимира Святославича, — в былинах княжеский сват и победитель Змея. О женитьбе Владимира на Рогнеде в результате военных действий, в которых важная роль принадлежала Добрыне, в Иоакимовской летописи говорится кратко. В Лаврентьевской летописи, где изложение предания о женитьбе Владимира на Рогнеде гораздо подробнее, вообще не говорится о составе войска Владимира; в «Повести временных лет» упомянуты варяги, словене, чюдь и кривичи, но не собственно новгородцы. В этих источниках отсутствует известие о военных действиях Рогволода против новгородцев. А оно помогает объяснить как мотивацию самого предания, попавшего в упомянутые летописи, так и популярность новгородской былины о женитьбе Владимира. Она записывалась более сотни раз во всех частях Новгородской земли, где сохранялся эпос: в Прионежье, на Беломорье, на Мезени, на Печоре и даже в Сибири, куда попадали переселенцы с этих территорий.
Читать запись полностью »

Как на том свете работник скупого барина вызволял

Жил на белом свете, говаривали старики, какой-то барин. Кто такой, — бог его ведает, только не христианской веры. И было у этого барина поле заколдованное. Коли будешь один жать, ввек снопа одного не свяжешь, а беспременно надо вдвоем. Приходит раз к барину один человек, поесть просит, а барин жадный был, скупердяй, и говорит:
— Коли хошь есть, иди да и нажни сноп, а сжавши, обмолоти, тогда и ешь.
А человек-то и не ведал, что поле бариново заколдовано. Целый день жал, а снопа не нажал. Потому без подмоги. Так и лег голодный. И на другой день жнет, а снопа не нажать, хошь матушку спасительницу призывай. Видит — уже солнышко за лес закатывается, а снопа все нет.
— Свет, красное солнышко! Микола, святой батюшка! Егорий-победоносец! Помоги нажать.
И на второй день лег голодный спать. А есть хоцца. И на третий день вышел человек в поле. Сжалилась над ним одна жница, порассказала чистую правду об том поле и помогла нажать сноп. И так прилюбилась человеку тая жница, стал просить у барина, чтобы повенчаться дозволил. А барин кричит:
Читать запись полностью »

Вопрос о том, можно ли считать колядки, овсени и виноградин тремя самостоятельными видами святочной поэзии или это — один вид, а термины, обозначающие в различных областях одну и ту же новогоднюю заклинательно-магическую песню, синонимичны, привлек внимание исследователей уже с первой половины прошлого века. Большинство фольклористов — от И. М. Снегирева и И. П. Сахарова до А. Н. Веселовского, — сопоставляя среднерусские (поволжские) колядки и овсени, считали, что первые пелись под рождество, а вторые — под Новый год, подобно украинским колядкам и щедровкам, а различия содержания святочных песен, так же как и в украинском фольклоре, с течением времени окончательно исчезли. Постоянное сопоставление русских и украинских колядок в дореволюционной фольклористике вызвано тем, что русские песни по сравнению с колядками других славянских народов считались малочисленными, деформированными, не интересными для науки. Не случайно среди работ второй половины XIX и первого десятилетия XX в. нет ни одной, посвященной исключительно русской святочной поэзии.
Первым опытом многоаспектного анализа русских колядных песен стала статья В. И. Чичерова. Считая, что колядки и овсени, исполняемые в центральной полосе России, а также в Поволжье, идентичны не только по содержанию, но и сроку исполнения, В. И. Чичеров слил их в один вид, обозначив его «исконно русским термином „овсень"», а вторым видом он назвал севернорусские виноградия.
Читать запись полностью »

Некоторые вопросы соотношения фольклорных жанров (свадебные и календарные величания). А. Н. Розов.
 
Вопрос о соотношении свадебного и календарного фольклора в советской фольклористике поставил В. И. Чичеров на материале севернорусских виноградии. «Индивидуализированные величанья, обнаруживаемые на русском Севере в семейной и календарной поэзии, — писал он, — первоначально разрабатывались как вид свадебной лирики и только в результате произошедших изменений в отношении людей к проводимому ими колядованию были перенесены в новогодний обряд. При переносе отдельных текстов из свадебного цикла в календарный произведения на русском Севере не подвергаются качественной переработке и сохраняют обращение к тому лицу, к какому они адресуются во время совершения брачного ритуала (к отцу, матери, брату, холостому парню, девушке и т. д.)».
Переход свадебных величаний наблюдался, по мнению В. И. Чичерова, и в среднерусских (поволжских) колядках (овсенях), но только в единичных случаях. Подобная точка зрения разделяется многими фольклористами.
Однако такое соотношение свадебных и календарных песен представляется упрощенным. Во-первых, дифференциация по величаемым персонажам была свойственна не только севернорусским виноградиям, но и среднерусским (поволжским) овсеням; во-вторых, В. И. Чичеров и его последователи не указывают, когда, в какое время и почему мог произойти подобный переход песен из одного цикла в другой; в-третьих, свадебный фольклор по сравнению с календарным выглядит в указанных работах более традиционным, мало изменяющимся, что противоречит многочисленным наблюдениям собирателей XIX—XX вв. Последние, отмечая большую степень разрушенности, изменчивости свадебного репертуара, иллюстрируют это явление примерами включения в свадебные величания песен других жанров, в частности колядок.
Читать запись полностью »