Русский Фольклор

В. М. ЖИГУЛЕВА
Комплектование коллекций народного искусства в Сергиево-Посадском музее-заповеднике в 1980—1995 гг. Проблемы и опыт.
 
Задачи собирательской работы любого музея определяются рядом факторов, из которых на первом месте — полнота имеющегося собрания, его способность удовлетворить экспозиционно-выставочные, исследовательские и просветительские запросы. Немалое значение имеют материально-технические возможности музея, а также творческий потенциал работающего коллектива.
Пополнение собрания народного искусства Сергиево-Посадского музея, заложенного в 1930-е годы сотрудниками МНХР Г.С. Масловой, В.Н. Белицер, З.Я. Швагер, осуществлялось с того времени и до сего дня преимущественно за счет заранее спланированных экспедиций, хотя разовые поступления от частных лиц происходили постоянно.
Длительное время исследовательские интересы сотрудников отдела народного искусства О.В. Кругловой и Л.Э. Калмыковой были устремлены на северные, северо-западные и верхневолжские регионы России. В результате их экспедиционной деятельности Загорский музей к концу 1970-х годов стал обладателем одной из лучших коллекций северных прялок, тверской и новгородской вышивки, народной набойки и гончарства.
В то же время южнорусские области в музейном собрании были представлены крайне слабо. Например, к 1981 г. хранилось чуть более 20 предметов женской одежды пензенской земли, примерно столько же было тамбовской, чуть меньше — курской и так далее. Все они поступили в музей от частных лиц с минимумом сведений о себе. Поэтому с 1981 г. началось обследование Пензенской области. Поскольку первая же экспедиция оказалась удачной (были закуплены несколько полных комплектов траурной и праздничной женской одежды, полотенца, столешники браного и закладного ткачества, бытовая керамика, а также игрушка и скульптура села Абашево), то дальнейшее изучение народного искусства области приобрело систематический и планомерный характер.
Эффективность этой работы значительно увеличилась после того, как музей стал выделять специальный транспорт, что позволило расширить географию экспедиционной деятельности и увеличить количество собираемых экспонатов. Прежде всего это отразилось на комплектовании керамики — тяжелого и в то же время хрупкого материала, особенно часто бьющегося при пересылке. Этот немаловажный фактор способствовал тому, что к 1983 г. Л.Э. Калмыкова смогла закончить обследование Московской и Владимирской областей и собрать редкую по составу, полноте и декоративным качествам коллекцию народной керамики. Из Пензенской, Тамбовской и Рязанской областей были привезены разнообразные по форме, художественным особенностям и технике исполнения изделия народных гончаров, тем самым было положено начало коллекции гончарства южнорусского региона. Среди них особое место занимают черно-лощеные сосуды из пензенских сел Абашева, Языково и Лутковки (Старый Камешкир), отличающиеся строгой, почти классической красотой. Впервые в музее появились образцы поливной керамики из сел Соколки Пензенской области, Сосновки Тамбовской области и Сухой Корсун Ульяновской области.
Хранившаяся в музее небольшая группа глиняной игрушки и скульптуры из знаменитых Абашева, Скопина и Кожли значительно пополнилась за счет предметов, приобретенных экспедициями 1981 — 1995 гг. Впервые в нашем собрании появились поливные и расписные фигурки ранее существовавших, затем угасших и воскресших в последнее десятилетие центров из Старого Оскола Белгородской области и Суджи Курской области.
Суджанский гончар Ю.С. Спесивцев, возродив из небытия древнее ремесло своих дедов и прадедов, представлен в музее (после двух экспедиций 1992 и 1993 гг.) целым рядом образцов игрушки и бытовой керамики как с поливой, так и с ангобной росписью, отличающихся необыкновенной архаичностью образного решения. Совершенно удивительной архаикой наполнены и свистульки, созданные в деревне Александро-Прасковьинке Рязанской области.
Определяя для себя круг собираемых памятников, мы исходили из понимания природы, границ и критериев народного искусства, сформулированных в свое время исследователями. Эта проблема достаточно бурно обсуждалась в прессе в 1970-е годы, на конференциях 1970-80 гг. в связи с развитием современных народных промыслов. Библиография по данному вопросу насчитывает множество работ, но для нас наиболее важными представляются классические исследования B.C. Воронова, В.М. Василенко, М.А. Некрасовой, Г.К. Вагнера. Еще в 1920-е годы В. Воронов, считая крестьянское искусство народным, отмечал, что эти понятия «не вполне покрываются друг другом, что в народном искусстве соединялись и пересекались художественные течения, направляющиеся от двух укладов: города и деревни»4.
Развивая положения, выдвинутые Вороновым, В. Василенко так же под народным искусством понимает в основном крестьянское творчество, в то же время относя к нему народные промыслы, которые являются, как он считает, «полукрестьянским искусством». Он же вводит в понятие народного искусства XIX — XX вв. искусству рабочих слоев, «входящих неотъемлемой частью в понятие народа».
Позднее в одной из статей 1980-х годов Г. Вагнер писал, что «народное искусство во все эпохи и было, и является не идеологическим отражением внешнего мира, а самим бытием». «Суть явления, — добавляет он, — состоит в самом факте собственного народного самоутверждения в творчестве, поскольку традиционное искусство наравне с фольклором выступает носителем и народной философии, и народного этоса».
Возникший в последние годы термин «традиционные художественные производства» позволяет отнести к области народного искусства медные ковши и ендовы, сундуки и самовары, ситцевые платки и шали, поскольку они являются неотъемлемой частью народной художественной культуры России конца XIX — начала XX вв.
Другое дело, что соотношение их с предметами, созданными в крестьянской семье для удовлетворения только своих нужд (в условиях домашнего ремесла), и предметами, вышедшими из небольших производств, в разных регионах было различным. В одних губерниях преобладали первые компоненты (земледельческий юг), в других — на Севере, в Приуралье, особенно Промышленном центре — вторые.
Мы считаем, что, если предлагаемые вещи органично входят в исследуемый пласт народной художественной культуры, являются частью местной, локально определившейся традиции, обладают необходимыми художественными качествами, они имеют полное право на место в музейном собрании. Однако при отборе должны постоянно преодолеваться как «вкусовщина» (принцип нравится — не нравится), так и ориентация на одиноко отстоящие друг от друга «шедевры».
Южнорусские экспедиции, кроме характерных трудностей, связанных с поиском сохранившихся очагов народного творчества, выяснением глубины сохранившегося пласта художественной культуры, определением степени традиционного и привнесенного в каждом центре народного искусства, имеют и свои специфические особенности.
Одной из объективных сложностей является чрезвычайная этническая пестрота региона, в котором с исторически отдаленного времени (в ряде случаев — с домонгольской поры) в тесном соседстве друг с другом проживали славянские, угорские и тюркоязычные народы, оказывавшие друг на друга несомненное влияние.
Приходится принимать во внимание волнообразность заселения степного «дикого поля» славянским, а затем русским населением, которое в древние времена шло с юга на север, позже — со второй половины XVI столетия — в обратном направлении. Так, в сохранении глубинных традиций северовеликоруссов большую роль сыграли старообрядцы. Однодворческое население, обслуживавшее южные засечные линии, формировалось как из представителей славян, живших в этих краях с VI-VII вв., так и переселенцев по царским указам из центральных губерний, а также мордвы, мещеры, казачества и даже, как свидетельствуют источники, из поляков и литовцев.
Отправляясь в свои первые экспедиции, мы постоянно руководствовались напутствием О.В. Кругловой, которая, кроме всего прочего, советовала не лениться разговаривать с людьми, быть к ним предельно внимательными, уважать их нормы поведения и жизненные установки. Не единожды мы убеждались в правоте слов Ольги Владимировны, как, впрочем, и рекомендации Л.Э. Калмыковой, многократно перепроверять полученную на месте информацию.
Так, в 1981 г., увидев в автобусе рядом с собой женщину в «настоящей» поневе, мы смогли с ней познакомиться и купить у ее соседки в селе Сядемка Пензенской области уникальный во многих отношениях траурный — «кручинный» костюм конца XIX — начала XX вв.
Только терпение и настойчивость позволили нам перейти барьер в общении со старообрядцами пензенских гончарных сел Абашева и Лутковок (Старого Камешкира) и приобрести первоклассные произведения художественной культуры северовеликоруссов, перебравшихся в конце XVII столетия на степные южнорусские просторы. Несколькими годами ранее отсутствие знаний об особенностях жизненного уклада и этики поведения не дало нам возможности даже завести обычный разговор с тамбовскими молоканами (Шача молоканская).
Следует отметить, что условия, в которых работали наши предшественники и мы, существенно отличаются друг от друга. О.В. Круглова и Л.Э. Калмыкова покупали прялки, полотенца или сарафаны у людей, которые не просто пользовались этими предметами, но и одновременно являлись их творцами. Они совершенно отчетливо представляли себе место каждой вещи в среде того времени, различая лучшие от просто хороших и осознавая возможные варианты их взаимозамены.
Еще в экспедициях 1980-х годов мы имели возможность записать на пензенской и тамбовской землях различные тонкости технологического уровня. Например, в одной из тамбовских экспедиций мы открыли для себя сквозной строчевой орнамент из ромбов, волнистых линий и косых крестов, поразивший нас особым изяществом, который выполнялся, по словам владелицы, непосредственно на ткацком стане, для чего отдельные участки белого холста ткались более редко, нежели основное поле. Тогда же были записаны местные названия отдельных узоров: «Ярга», «барашки» , «в крест», «белоглазка», «чернобровый красной сыпью»; определенных тканей — «вотола» и тому подобное.
В экспедициях конца 1980-х годов подобная группа респондентов попадалась реже, гораздо чаще интересующие нас предметы хранились у людей, которые не являлись их создателями, но иногда были свидетелями исполнения. От сотрудника музея в этом случае требовались дополнительные усилия по уточнению полученных сведений у лиц более старшего возраста. Нередко такое уточнение превращалось в многолюдный консилиум.
Обследования 1990-х годов сталкивали нас чаще всего с другой категорией хранителей предметов народного искусства, которые по своему возрасту, а также в связи с утратой всяких представлений о местной художественной традиции прошлых десятилетий не могли сообщить нам никаких сведений о передаваемых в наши руки вещах. Так, в селе Роговатом Белгородской области мы обнаружили семь видов понев, различающихся количеством и характером вышитого узора. Чтобы выяснить эти различия, мы должны были опросить многих пожилых женщин, так как молодые давали разноречивую информацию.
При определении места и различных нюансов изготовления гончарных изделий приходилось прибегать к экспертизе у оставшихся в живых мастеров. К примеру, в одной из пензенских экспедиций, собрав большое число кринок, корчаг и чашек с единственной записью в дневнике «Куплено на базаре», мы вынуждены были обратиться к помощи гончаров сел Языково и Соколка. Независимо друг от друга они разделили наши экспонаты на две большие и одну поменьше части: первые две с подробными разъяснениями по поводу качества поливы, формы носика, ручки и тому подобного были отнесены к своим двум центрам. Происхождение предметов третьей группы осталось и для них неизвестным.
Перепроверки во многих селах Тамбовской области требовали полотенца, предметы одежды с использованием коклюшечного кружева: в некоторых селах было повсеместно распространено плетение на коклюшках двух- трех- и более цветного кружева из льняных или хлопчатобумажных нитей, с графическими и цветовыми вариантами одного и того же узора. Похожа ситуация во всех южнорусских областях и с широкими ткаными поясами, ожерельями из бисера и перламутра, различными украшениями.
 

Продолжение: Комплектование коллекций народного искусства 2