

Метки
-
Загадки
Заговоры
Частушки
атаман
бабушка
барин
барыня
беда
бедный
бог
богатство
богатый
брак
брат
бык
былина
вдова
век
война
время
голова
горе
гость
девица
дедушка
деньги
дети
добро
дом
душа
жена
жених
жизнь
земля
змея
имр
казак
казнь
князь
колхоз
конь
крест
крестьяне
лень
лиса
любовь
люди
мама
масленица
матушка
мать
медведь
мир
молодец
муж
мужик
небо
невеста
неволя
нужда
орда
отец
песни
поговорки
поле
поп
пословицы
пост
похороны
правда
причитания
радость
река
свадебная
сватовство
семья
сердце
сестра
сказка
слава
слёзы
смерть
совет
солдат
сон
старик
старуха
суд
считалки
труд
урожай
фольклор
хвост
хитрость
хлеб
хозяйка
царь
церковь
черти
шахта


Некоторые вопросы соотношения фольклорных жанров (свадебные и календарные величания). А. Н. Розов.
Вопрос о соотношении свадебного и календарного фольклора в советской фольклористике поставил В. И. Чичеров на материале севернорусских виноградии. «Индивидуализированные величанья, обнаруживаемые на русском Севере в семейной и календарной поэзии, — писал он, — первоначально разрабатывались как вид свадебной лирики и только в результате произошедших изменений в отношении людей к проводимому ими колядованию были перенесены в новогодний обряд. При переносе отдельных текстов из свадебного цикла в календарный произведения на русском Севере не подвергаются качественной переработке и сохраняют обращение к тому лицу, к какому они адресуются во время совершения брачного ритуала (к отцу, матери, брату, холостому парню, девушке и т. д.)».
Переход свадебных величаний наблюдался, по мнению В. И. Чичерова, и в среднерусских (поволжских) колядках (овсенях), но только в единичных случаях. Подобная точка зрения разделяется многими фольклористами.
Однако такое соотношение свадебных и календарных песен представляется упрощенным. Во-первых, дифференциация по величаемым персонажам была свойственна не только севернорусским виноградиям, но и среднерусским (поволжским) овсеням; во-вторых, В. И. Чичеров и его последователи не указывают, когда, в какое время и почему мог произойти подобный переход песен из одного цикла в другой; в-третьих, свадебный фольклор по сравнению с календарным выглядит в указанных работах более традиционным, мало изменяющимся, что противоречит многочисленным наблюдениям собирателей XIX—XX вв. Последние, отмечая большую степень разрушенности, изменчивости свадебного репертуара, иллюстрируют это явление примерами включения в свадебные величания песен других жанров, в частности колядок.
Конкретных же примеров перехода свадебных песен в календарные практически не зафиксировано, и хотя этот процесс возможен, он не мог быть ни массовым, ни повсеместным. Поэтому близость поэтики свадебных и календарных величаний нельзя объяснить только перемещением песен из одного жанра в другой.
Н. П. Колпакова, считая общественную функцию народной поэзии основным жанровым признаком, разделила всю крестьянскую традиционную лирику на четыре жанра: заклинательные, игровые, величальные и лирические песни. В величальном жанре Н. П. Колпакова объединила календарные, игровые, свадебные и подблюдные песни. Тем самым она снимает вопрос о заимствовании колядками средств и приемов свадебного фольклора и говорит, что при «постоянном общении друг с другом в пределах смежных песенных циклов оба эти типа величаний перекликаются друг с другом». С определением жанра, предложенным Н. П. Колпаковой, можно не соглашаться, однако ее классификация позволяет протянуть нити между песнями различных фольклорно-этнографических комплексов.
Во многом совпадает с концепциями Н. П. Колпаковой работа С. И. Дмитриевой, в которой близость виноградий к свадебному фольклору объясняется не разложением и перерождением новогодней обрядности на Севере, а свидетельством существования разных видов святочной поэзии, восходящих, «по всей вероятности, к разным религиозным представлениям». Песни-заклинания (колядки и овсени) связаны с верой в магию слова, способного реально осуществить желаемое. Виногра-дия восходят к песням-славам. «Тем, что славление составляло основной смысл этих песен, можно, вероятно, объяснить, — пишет С. И. Дмитриева, — их приуроченность не только к Новому году, но и ко всем тем случаям жизни, когда «славление» было уместным: свадьбам, праздникам, вечеринкам».
Картографирование и анализ компонентов ритмической формы музыкально-песенной строфы виноградий привело Т. А. Бернштам и В. А. Лапина к выводу об исконно календарной, а не свадебной природе этих песен, «поэтому, — указывают исследователи, — представление о позднем свадебном и сугубо северном происхождении виноградий нуж дается в пересмотре».
В других исследованиях, посвященных интересующей нас проблеме, фольклористы-музыковеды и словесники отмечают генетическую, историческую и типологическую общность календарных и свадебных песен. По замечанию Ю. Г. Круглова, кроме определенных взаимосвязей календарного и свадебного фольклора следует выделить тексты величаний, которые «с равным успехом, не обнаруживая своей «инородности», могли исполняться и на свадьбе, и в хороводах, и на игрищах». К такому же заключению подводят антология Н. П. Колпаковой и указатель И. В. Зырянова. В качестве своеобразного введения в свадебный ритуал здесь опубликованы игровые и хороводные песни, исполняемые молодежью чаще всего на посиделках. Эти песни «"свободно" гуляют по свадьбе, выполняя порой функции величаний». В них имеются темы, мотивы, а также элементы сюжетности, перекликающиеся со святочным фольклором.
Таким образом, современные советские фольклористы уже отходят от упрощенного решения проблемы соотношения календарного и свадебного фольклора, но всесторонне обоснованная концепция еще отсутствует.
В данной работе определяются и систематизируются темы и образы, характерные для календарных величаний. При этом свадебный фольклор условно рассматривается нами в общерусском масштабе — как наиболее полная концентрация разнообразных величальных песен. В статье сопоставляются две самые распространенные группы дифференцированных величаний: величания холостого парня (жениха) и величания девушки (невесты).
Величальные песни для холостого парня. В этих песнях либо описываются кудри, служащие символом молодецкой доблести и здоровья, либо изображается молодец, сидящий на коне и демонстрирующий свою удаль (часто молодец едет сражаться с врагами), либо величаемый, сидя на корабле, случайно роняет в море перстень, в воду бросают неводы, но вылавливают три дорогих рыбы.
Песни типа «кудри». «... Почитание волос, — пишет Н. П. Колпакова, — не случайность: в народных представлениях волосы являются показателем жизненной силы человека. Их буйный рост и завивание на голове молодца доказывают его здоровье, силу, поэтому так много внимания уделяет песня кудрям юноши именно в период жениховства». Подобно девичьей косе кудри молодца служили также и символом нравственной чистоты, целомудрия. Тема подготовки девушки-невесты к ее будущей семейной жизни связана с обрядом расплетения косы и песнями прощания с девичеством. Аналогичный обряд совершался и в доме жениха: сваха, готовя жениха к венчанию, маслила ему волосы, а затем причесывала. Все эти действия сопровождались песнями. Когда жених приезжал на двор за невестой, им обоим расчесывали волосы под песни заклинательного характера.
Особое внимание в обряде к молодецким кудрям привело к бытованию в составе свадебных величаний разнообразных песен, исполнявшихся в предсвадебный период — жениху, либо во время свадебного пира — новобрачному или холостому гостю. Способы создания образа величаемого варьируются от простого описания красоты молодецких кудрей (а) «статический портрет»), до включения мотива «кудри» в песни, содержащие в себе известные элементы сюжетности: б) молодец выходит на улицу; посторонние дивятся красоте его кудрей; спрашивают, чей он, кто его родители, он отвечает; в) мать (сестра) завивает кудри сыну (брату); поучает его, как себя вести, когда он поедет жениться; г) молодец сам чешет свои кудри, требует от суженой, чтобы она привыкала к нему, к его семье, ей не хочется, и т. д.; д) молодец просит девушку расчесать ему волосы; она сначала отказывается, говоря, что она слуга батюшке и матушке, а не ему, затем соглашается: «Я твоя, сударь, служка, я тебя, сударь, слушаю».
Среди овсеней типа «кудри» особенно распространены величания-портреты, аналогичные свадебным песням:
Как у месяца золоты рога,
Как у солнышка лучи ясные.
У Ильи-то у Васильевича кудри русые!
По плечам кудри расстилаются,
Серебром кудри рассыпаются.
Несколько реже встречаются овсени, представляющие собой «сюжетно-ситуационные величания», столь характерные для свадебного фольклора:
Как у месяца золотые рога,
А у Ивана-то кудри русые,
Жемчугом кудри пересыпаны,
Серебром русы перевиваны.
Он и вышел на улицу разгуляться.
Тут ехали князья, бояри,
Тому детищу дивовались,
Ах и чье это мило детище,
Ах и чье это чадо родиное?
Не красно ли солнце породило?
Не свет ли месяц поил, кормил?
Не часты ли звезды взлелеяли?
Ах, вы глупые князья, бояри,
Неразумные люди добрые,
Как породила его родна матушка,
А поил, кормил родной батюшка,
Возлелеяли няньки, мамки, сенные девушки.
Образы небесных светил типичны для величальной части колядок типа «терем». Но солнце, месяц, звезды представляли собой там иносказания, которые постепенно раскрывались, заключая в себе совершенно определенный величальный оттенок: солнце — это хозяйка, месяц — хозяин, звезды — их дети. В песнях типа «кудри» тот же величальный оттенок сохраняется в более слабой форме. Молодец так прекрасен, столь не похож на окружающих, что, с точки зрения посторонних, он не может быть рожден простыми, земными родителями.
В некоторых овсенях усложняется характеристика молодца. Наряду с описанием красоты его кудрей, перечисляются изящная походка, богатая одежда, ученость, набожность. Такое детализованное развитие сюжета особенно характерно для севернорусских виноградий.
Мотив завивания кудрей величаемого встречается также в календарных песнях. Однако он не носит обычно столь ярко выраженного брачного оттенка. Так, по сообщению информатора Русского географического общества (середина XIX в.), в некоторых деревнях Арзамасского уезда совершающие предновогодний обход домов пели один и тот же таусень, обращаясь к мужчине любого возраста. В тексте таусеня в зависимости от конкретного величаемого лица менялось лишь имя — отчество его и той, которая завивает кудри (сестры, дочери и т. д.).
Далеко не все разновидности свадебных величаний имеют аналогию среди колядных песен. Это можно объяснить тем, что овсени чаще всего адресовались парню — будущему жениху. Поэтому сюжетные ситуации, в которых затрагиваются взаимоотношения жениха (новобрачного) с невестой (новобрачной), не характерны для святочной поэзии. Гораздо более распространен в ней образ молодецких кудрей как символ брака. Для севернорусских виноградий характерно детализированное описание величаемого персонажа. Особенностью северной святочной поэзии является то, что все виноградия, предназначенные неженатому парню и исполняемые не только во время обходов домов, но и на посиделках или на свадьбах, однотипны. Они отличаются лишь степенью разработанности отдельных композиционных мотивов.
Во соборе у Михаила Архангела
Виноградье красно-зеленое
Зазвонили честну раннюю заутреню,
Честну раннюю заутреню Воскресенскую.
Ото сну ли доброй молодец пробуждается,
5 От великия ль хмелины просыпается,
С пуховых ли перин поднимается,
И встает молодец со кроватушки.
Он ключевою водою умывается,
Тонким белым полотенцем утирается,
10 В дорого цветно платье снаряжается,
К божьей церкви молодец отправляется.
Что имени — Иван, сударь Степанович.
Со слезами молодец богу молится,
Словно крест-от кладет он по-писаному,
поклон-от кладет он по-ученому,
На все стороны четыре поклоняется.
В три ряду его кудри завивалися:
Во первый раз завивались чистым серебром,
Во второй раз завивались красным золотом,
20Во третей раз завивались скатным жемчугом.
Как архангельски купцы сдивовались молодцу,
Молодецким его кудрям позавидовали.
Это чей такой детинушка, удалой молодец?
Не заря ли тебя, молодца, спородила?
25Не младой ли светлой месяц воспоил да воскормил?
Не часты ли мелки звезды возлелеяли тебя?
Как ответ держит Иван, сударь Степанович:
— Уж вы, глупые купцы, неразумные,
Спородйт ли заря добра молодца?
30 Воспитает ли удалого млад светел месяц?
Неужели мелки звезды возлелеивают?
Спородила молодца родна матушка,
Воспоил, вскормил родной батюшка,
Возлелеяли меня родны сестрицы.
35 Как затем бы тебе, молодцу, женитися,
Уж и взять, не взять красну девицу душу,
Красну девицу, душу распрекрасную.
Перед нами песня повествовательного типа, имеющая «если не четко выраженный сюгкет, то хотя бы как-то завершенный сюжетный эпизод». Подобное явление наблюдается и в овсенях, однако в отличие от виноградий этот эпизод обрисован в них очень скупо и лаконично.
Зачин виноградия (стихи 1—3) представляет собой завязку действия: в соборе звонят к заутрене; звон будит молодца. Основная часть (стихи 4—34) состоит из описания сборов величаемого в церковь и изображения молящегося молодца. Казалось бы, что в данном эпизоде, цель которого — возвеличить опеваемого, исполнители могли подробно описать пышность, богатство постели и одежды величаемого. Но чаще всего набор художественных средств довольна ограничен. Более подробное описание каких-то деталей или введение новых подробностей происходит за счет сокращения, опускания других. Нет ни одного текста песни, в котором вся сцена сборов молодца была бы обрисована с достаточной полнотой.
Между двумя эпизодами основной части — «сборы молодца» и «молодец в церкви» — имеется связка: «Да он умылся, снарядился, во божью церковь пошел».
В некоторых виноградиях после обычной связки поющие, используя традиционный для величания «портрет», как бы прослеживают путь молодца от дома к церкви, любуются им.
Второй эпизод основной части — «молодец в церкви» — в наиболее полных текстах состоит из следующих мотивов: а) описания того места, где встал величаемый, б) молодец истово, «по-ученому» молится (стихи 13—16), в) окружающие дивятся красоте и манерам молящегося; гадают, чей он; богомолец отвечает (стихи 21—34).
В большинстве текстов виноградий подобно поволжским (среднерусским) овсеням типа «кудри» приемы идеализации героя отличаются от использованных в колядных песнях типа «терем»: либо сам герой отрицает возможность иносказательного толкования традиционных образов небесных светил, либо подобные образы вообще отсутствуют.
Цель «холостых» виноградий — припеть парню девушку-невесту, названную в песне по имени. Существовало несколько способов введения образа суженой: 1) после зачина и основной части следует припевка (развязка) (стихи 35—37); 2) среди вопросов, задаваемых богомольцу, есть и такой: «Ишо хто те, молодец, да русы кудри завивал?». На что он отвечает: «Да завивала русы кудри богосужена моя»; 3) суженая стоит в церкви рядом с молодцем.
Концовка песни, кроме припевки, подобно традиционным колядкам и овсеням могла также состоять из добропожеланий или просьбы-требования одарить.
Подведем некоторые итоги проведенного анализа «холостых» севернорусских виноградий.
Исполнители виноградий, адресованных неженатому, желая максимально возвеличить опеваемого, не ограничиваются лишь статическим описанием необычной внешности героя, но, во-первых, показывают его в динамике определенных, сменяющих друг друга действий и, во-вторых, вводят дополнительные персонажи в качестве активных зрителей. Все эти элементы образной характеристики находят свою аналогию в поволжских (среднерусских) календарных и свадебных величаниях, но именно на Севере они были преобразованы в цельные торжественно-монументальные песни повествовательного характера. Особенностью северной святочной поэзии является то, что «холостые» виноградия исполнялись не только во время обходов домов, но на посиделках и на свадьбах. Это обстоятельство дало повод В. И. Чичерову объявить виноградия особым видом свадебной лирики, перенесенным со временем в календарный обряд. Однако каждый конкретный случай бытования виноградий на свадьбе или молодежной вечерке должен быть особо изучен и прокомментирован. Необходимо тщательно исследовать состояние как свадебного, так и календарного фольклора в данном населенном пункте. Так, например, в 1976 г. на свадьбе в селе Долгощелье Мезенского района жениха и невесту опевали виноградием. На вопрос собирателя, всегда ли в селе пели виноградие на свадьбах, информаторы ответили, что петь стали недавно, да и то не всегда, просто других величаний не знают.
Способы создания величального образа в колядных песнях второго типа — «молодец на коне» — достаточно разнообразны. Среди многотемных свадебных величаний встречаются песни, в которых молодец подъезжает на добром коне к терему, где у окошка сидит девица. Молодец просит девушку: «Ты, душа, красна девица, ты отвори, душа, окошечко, если ты мне поглянешься — я тебя буду свататься». Сходный сюжет бытовал иногда и среди святочных обходных песен. Их сопоставление со свадебными показывает, что если в последних герой, как бы еще не зная девушки, просит позволить взглянуть на нее и, если она понравится, — жениться, то в календарной песне говорится о том, что он уже увидел ее, она понравилась ему, но тема брака не затрагивается. Иногда образ разъезжающего и рисующегося перед девушками молодца соединен с характерным для колядных песен мотивом «пора дрова рубить — сына женить».
Все приведенные овсени имели аналогию в свадебных величаниях. Однако среди овсеней встречается совершенно уникальная группа песен с героической тематикой.
Продолжение: Некоторые вопросы соотношения фольклорных жанров (свадебные и календарные величания). А. Н. Розов.
Оставить комментарий
