Русский Фольклор

(Проклов день — 25 июля)
Приглядываюсь я: живут сейчас люди как-то рыв­ками, с натугою. Проснулись утречком — порадовать­ся надо бы, сейчас радость от жизни почувствовать. А народ вперед бежит, как на горушку в один дых взбирается. Забежал наверх, а это и не горушка, а так, малый пригорочек. И опять воздуху набрал и вперед, на следующую горушку. Так всю жизнь и не живет, а дыхом замирает. Ему бы осмотреться круг себя, а он только пыль да камни под ногами и видит.
Раньше-то жизнь спокойнее текла, надежнее как-то. Оттого и народ был рассудительнее да желаннее. Хотя и в старые времена такие суетливые тоже были. Вот я тебе историю расскажу, про Висляткин ключ.
Жили-поживали муж с женою. Жили меж собою ладно, да все как-то нескладно. Работали — не ле­нились, с утра до ночи трудились, зато у них и денежки водились. Да все не могли они решить, что им с этими деньгами делать. Муж все мельницу хо­тел купить, а хозяйка-то во сне новый дом видела. Бывало, вечерком-то сядут вдвоем возле стола, свеч­ку зажгут и все спорят-спорят.
А на печи тихо-тихо дедушка старый да внучка Аннушка сидят, вниз на мужа да жену глядят, и дивно им: неужто не об чем им больше говорить? Дед старый был, уж плохо видел, но сказок знал преве­ликое множество. Все Аннушке их сказывал. Но сказки-то днем были, а по вечерам старый да малый это представление слушали. Так бы и жили. Только вот как-то ранним утром толкает дед внучку да и говорит тихо:
— Аннушка, глянь-ка, все еще ночь на дворе или уже утро? Скоро ль светать-то будет?
Глянула девочка — а дед совсем ничего не видит: ослеп старый. Ну, как есть, ничего не видит. С тех пор совсем трудно стало старому да малому. Родите­ли-то могли бы и полечить старика от слепоты этой, да денег жалко. Сын-то сначала заикнулся, мол, в городе врач хороший имеется. Да жена на мужа шикнула: еще чего?! Старикам и положено слепнуть да на печи тиховать! Все бы на это денежки тратить?
Дед совсем поскучнел, помирать собрался. Иной раз взглянет на него Аннушка, а по его щеке из не­зрячих-то глаз крупная слезинка катится.
— Дедуня, плачешь, что ли? — спросит внучка. А дед-то скрывает.
— Нет, милушка, чевой-то в глазах засвербило, должно от дыма.
А дыма-то как раз никакого в доме и нет. А уж потом молодые-то старика и вовсе обижать стали: то забудут рубаху поменять, а то картоху так поджа­рят, что дед своим беззубым ртом хрустящие кусоч­ки только обсасывает. А то начнут стыдить, мол, помирать пора, а ты все за жизнь хватаешься.
Аннушка, добрая душа, деду, как могла, помога­ла: хлеба в миску покрошит или рыбные косточки из ухи выловит. Но и у нее вечером сердечко ойкну­ло, как услыхала она: родители про богадельню для старика разговаривали. Была неподалеку такая бо­гадельня, где одинокие старики жизнь свою дожи­вали. Отец-то увещевать жену пытался: не одинокий ведь наш-то старик. А жена: а мы его к богадельне-то на лошади подвезем — и оставим у ворот. Небось, не прогонят слепого-то.
Как услыхала Аннушка разговор этот, тихо с печи спустилась, чтобы деда-то не разбудить, — и к столу.
— Мамушка, папенька, — просит, — не отправ­ляйте дедуню в богадельню. Он там без меня по­мрет. А я ему и свежего сенца в подушку набью и водичкой напою. А хотите — стирать его белье буду. Не надо дедунюшку чужим людям-то подки­дывать.
Рассерчали, слышь, родители-то, мать даже нога­ми затопала на Аннушку: куда, мол, тебе, соплюхе, нашей волей командовать?! Сиди на печи да в две ды­рочки сопи!
Всю ночь Аннушка проплакала, а к утру реши­лась. Встала она спозаранку, отыскала в чулане кринку глиняную да и пошла вон из дома. А на ули­це роса, как на травушке слеза. Холодная. А девоч­ка-то босиком. И направилась Аннушка к Висляткину ключу, за заветной водою целебной. День-то этот, слышь, был не простой: Проклов день, 25 июля.
День, когда росы да воды ключевые целебными ста­новятся, слепоту вылечить помогают.
Это только сказать легко — к Висляткину клю­чу. А идти туда верст семь. Для маленькой-то девоч­ки немало будет. Идет Аннушка, а пальчики-то на ножках совсем закоченели. Росы-то эти для глаз целебны, а сами холодны — как по ключевой ледя­ной водице пяточки-то красные топают.
А потом лесная дорога пошла, с ухабами да кана­вами. А уж под конец — тропинка с пнями да коря­гами. А что страху-то — сам знаешь, коли один по лесу дремучему брел. Дошла до Висляткииа ключа, набрала водицы в крынку, сама ладошкой попила, а сил домой идти нету. Вот и присела она возле воды да и задремала, добрая душа.
И вдруг показалось ей, будто из ключа того маль­чик маленький вышел — да к ней.
— Зачем, — говорит, — пожаловала?
Аннушка не испугалась: чай, не зверь какой — мальчик. Да все ему про дедуню и рассказала.
— Да, — говорит мальчик, — важное у тебя дело. Деду глаза вернуть надобно. Да и родителям тоже не помешало бы. — А сам так тяжело вздыхает.
— А ты чего вздыхаешь? — спрашивает его Ан­нушка.
— Никому раньше не сказывал, тебе поведаю. Знаешь ли, почему этот заветный ключ Висляткиным-то зовется? Висляткою это меня прозвали, когда я среди людей жил. Родители мои давно померли, а жил я у дальнего сродственника, дядьки Силыча. Ох, и жаден дядька был, досыта ни родных, ни скотину не кормил. Все деньги в кубышку складывал. Коровы хоть на лугу травку пощиплют, а где люди-то поедят, особливо ежели они маленькие? Ну и стал я, будто невзначай, каждый вечер то к одному, то к другому деревенскому парнишке забегать. Да все норовлю к ужину поспеть, ну, меня люди Висляткою и прозва­ли. Висляткою-то называли мальца, ежели он в чу­жом дому сидит да на стол обеденный глядит. Вот и приходится хозяевам за стол того Вислятку сажать да чем Бог послал угощать. Кормить-то кормили, а Висляткою прозвали. А разве ж я виноват, что дядь­ка Силыч деньги копил, а нас голодом морил?
Не выдержал я, сбежал от него в лес. Сколь меня потом ни искали — так и не нашли. А я вот здесь из сил выбился, на землю лег и уснул навсегда. А с тех пор на этом месте бьет ключ. Его по моему прозви­щу Висляткиным назвали. Ну, пошел я. Пора домой возвращаться. А ты не робей, моя ключевая водица твоему деду глаза вернет. Ты потом еще меня доб­рым словом вспоминать станешь.
— А как имя-то твое? Не Висляткой же тебя вспо­минать?
— А имя мое простое да короткое — Проклом меня раньше-то звали. В мои именины ты сегодня угоди­ла. Я ведь лишь раз в году, в свои именины, 25 июля, подышать лесным воздухом выхожу. Ну, прощай!
— Прощай, Прокл! — сказала Аннушка да и про­снулась. Сразу поняла, что может обратно идти: то ли сном усталость прошла, то ли водою целебною силы прибавились. Поклонилась она низко Висляткиному-то ключу, взяла кринку с водою — да и в путь.
Без воды идти тяжело было, а уж с водою еще труднее. Одно только сердце-то и греет, что для дедуни это, чтобы поправился он. Тяжко ей пришлось в пути, но, как совсем из сил выбьется, так ей вроде голос Прокла слышится: «Ты иди, иди, Аннушка, не робей. Моя ключевая водица твоему деду глаза вы­лечит». Так и шла до самого вечера. Уж солнце село, когда она к своему дому подошла.
А в деревне уж с обеда переполох: Аннушка в лес ушла и пропала. Мужики-то по лесу, слышь, гребнем прошли: шли, значит, цепочкою, так, чтобы друг дру­га видно было. Вроде как лес тем гребнем прочесыва­ли. Бабы в лес ходили, кричали-аукали. Нет Аннуш­ки. А мать-то ее с отцом места себе не находят. Дед и тот с печки слез, никто его обратно не гонит.
А к вечеру — Аннушка тут как тут. Вошла в избу, кринку возле порожка на пол поставила, да и — бух сама возле кринки на пол. Ее родные раздевают, в постель укладывают, а она им одно твердит:
— Это дедунюшке целебная вода глаза лечить. Это мне Прокл дал, нести приказал.
Девочку уложили, а дед на печку лег, а сам все вздыхает да приговаривает: «Добрая душа, ох, добрая душа».
Уж о чем той ночью отец-то с матерью договори­лись — не знаю, а только утром, как Аннушка про­снулась, так и увидела дедуню своего. Сидел он у стола в чистой рубахе, умытый, причесанный. Ис­пугалась было внучка, что дедуню в богадельню со­брали, да мать успокоила. Дома дед останется. Навсегда. Обедать за столом, как все, будет, а на печи лежать — только когда кости болят али холодно.
— А водички-то, водички из Висляткина ключа пробовал? Глаза промывал?
— Промывал, промывал, добрая душа! — отвеча­ет ей дедуня. — Только я и без того вижу все. А, милок, сердцем вижу. Да и родители твои от этой воды, видать, прозрели.
С тех пор в Проклов день ходят люди к Висляткину ключу за целебною водою. Кто в кринку, кто в ведерко воды набирает. А кто так, ладошкой загре­бает. Вода-то ключевая и глаза и сердце людям ле­чит. Целебная она, значит.