Русский Фольклор

Былинный эпос
Обычно былины в целом рассматриваются как составная часть исторического фольклора (или, по терминологии некоторых исследователей, исторического эпоса). Однако такой недифференцированный подход к былинам представляется не совсем верным, если относить к собственно историческому фольклору такие произведения, в которых получили отражение (обобщение) какие-то определенные факты и явления политической истории конкретной эпохи и которые несут в себе определенное политическое содержание. В этом смысле вполне историческими являются былины об уничтожении татарского нашествия, но не относятся к историческим былины о Святогоре, о Хотене, о Добрыне и Маринке и т. п. Героический былинный эпос лишь определенной своей частью примыкает к историческому фольклору.

Характер и природа историзма русского эпоса представляют одну из самых сложных и больших научных проблем. Правильное решение ее дано в книге В. Я. Проппа «Русский героический эпос». Здесь историзм былин получил глубокую характеристику — и в целом, как определенное идейно-художественное явление со своими устойчивыми принципами, и в его историческом развитии. Для нашего исследования чрезвычайно важно четко сформулировать основные особенности историзма былин, ибо особенности историзма других жанров, в том числе исторических песен, баллад, преданий, предстанут более ясно на фоне эпической традиции, как наиболее древней и художественно значительной.

Историзм былин не есть нечто внешнее, обнаруживаемое безотносительно к их содержанию И форме. Напротив, он органически слит со всей эстетикой эпоса и вне ее не может быть понят. Совершенно несостоятельной должна быть признана концепция исторической школы, считавшей эстетику эпоса результатом поздних искажений и изменений, которые якобы происходили в некоем действительно историческом эпосе. С точки зрения В. Ф. Миллера, например, любая былина хранит лишь следы былого историзма — в виде собственных имен, географических названий, отдельных подробностей. Самый сюжет былины оказывается вне историзма. В сущности, вне историзма остаются и герои этих сюжетов с их индивидуальными характеристиками.

На самом деле былины в том их позднем изложении, в каком они стали нам известны, не являются результатом искажений или изменений, происшедших в произведениях другой жанровой системы. Они непосредственно восходят к былинам же только в том первоначальном их изложении, которое в полной мере нам не известно из-за отсутствия соответствующих записей. Народная идея, составляющая содержание былины и отражающая идеалы той эпохи, в которую былина создавалась, не искажается и не подвергается коренным изменениям в процессе живого бытования эпоса. Это и создает возможность для соединения исторического анализа эпоса с анализом художественным.

Итак, историзм и художественность в эпосе слиты и составляют нерасчленимое единство. Былины — это произведения, сюжеты которых являются результатом художественного вымысла. В основе этого вымысла всегда лежит историческая действительность, но не в виде каких-то конкретных событий и фактов. Эпос есть художественное обобщение (в определенных формах) исторического опыта народа целой эпохи. В этом обобщении на первом плане — исторические идеалы народа.

В каком отношении ко всему этому находится конкретный исторический материал? Следует сказать, что попытки, предпринимавшиеся в разное время различными исследователями, обнаружить в эпосе такой материал и представить его в качестве основы содержания былин не могут считаться сколько-нибудь обоснованными. В большинстве своем эти попытки выражались в поисках летописных параллелей к различным былинным ситуациям и в установлении летописных прототипов былинных героев. Некоторые из таких сопоставлений столь шатки в своей аргументации, что должны быть отвергнуты самым решительным образом. Эти сопоставления основаны чаще всего на простых совпадениях имен, географических названий, а в отдельных случаях — и ситуаций. К числу их относится, например, совпадение имен знаменитого богатыря Добрыни и летописного дяди Владимира. Между этими двумя персонажами, в сущности, нет никаких точек соприкосновения, и если бы не общность имени, никто никогда не стал бы их сближать. Былинный сюжет о Дунае-сваге и летописный рассказ о поездке Добрыни за невестой для князя Владимира — также одно из характерных совпадений между эпосом и летописью. В самом деле, сюжеты, связанные с поисками жены где-то вдали от своей земли, с вооруженной борьбой за невесту, с насильственным увозом ее, известны в эпическом творчестве многих народов. «Сюжеты этой группы отражают последовательные изменения брачных и семейных отношений». Летописный рассказ о Владимире и Рогнеде близок к былине о Дунае постольку, поскольку в событии, запечатленном летописью, отразилась одна из типовых форм брака в условиях феодального общества, которая получила своеобразное отражение также и в эпосе. В сущности говоря, совпадение былины и летописи — пример своеобразного проявления типологического схождения, но никак не конкретного взаимодействия.

Летописное упоминание о заточении сотского Ставра, летописные имена Козарина Петровича, Путяты, Дуная, Ивана Даниловича и некоторые другие не имеют никакого отношения к былинам о Ставре, Козарине, Дунае и т. д.

Но есть факты, свидетельствующие о действительных связях эпоса и летописной истории. Речь идет именно о связях конкретно-фактических, о связях в именах и фрктах. С одной стороны, есть случаи, когда в летописи отражается эпос. Отражение это своеобразно: былинные герои в далекой исторической перспективе в восприятии летописцев становятся лицами историческими, совершавшими действительные подвиги. Таковы известия летописи об Александре Поповиче, Добрыне Рязаниче — Златом Поясе, относящиеся уже к XV веку. Для понимания историзма былин сопоставления такого рода имеют большое значение. Очевидно, что летописцы ощущали силу образов былинных богатырей, в которых воплощался народный патриотизм. Но они ощущали также невозможность непосредственного использования былинных сюжетов и эпических характеристик в летописном повествовании. Чтобы былинные герои могли стать героями летописными, необходимо было «освободить» их из-под власти эпических сюжетов, снять с них типичные былинные характеристики и придать им черты вполне достоверных исторических лиц. Летописцы опирались при этом на отдельные детали, имевшиеся в самих былинах. Так, упоминание в былинах о том, что Алеша родом из Ростова, получает в летописи более подробное развитие: Александр Попович в качестве воина Ростовской земли становится участником Липецкой битвы, он погибает в Калкской битве, и т. п. Нетрудно заметить, сколь скудны данные, которыми оперирует летопись. И это понятно, если вспомнить, что единственный источник ее — былина этих данных почти не содержала.

Другой пример использования былинной ситуации и былинной идеи дает летописный рассказ о единоборстве юноши-кожемяки с печенежским богатырем. Здесь налицо опять та же тенденция, что и в известии об Александре Поповиче, — только выраженная в других формах, — к возможному освобождению от типично былинного историзма и включению типично летописных приемов историзма.

Историзм эпоса и летописи различен не только по своим идеологическим основам. Он различен по самому характеру восприятия и изображения действительности. Летопись в своем историзме всегда связана принципами хронологической определенности, фактической точности, исторической достоверности. Для нас в данном случае не важно, что хронологии летописей не всегда можно доверять, что со стороны фактической они нуждаются в постоянной проверке, и т. д. Важно, что это составляет основу подхода летописи к истории, что вне формы погодного рассказа об определенном событии с конкретными участниками летопись просто не существует.

Эпос в этом отношении не только отличается от летописи, но и прямо ей противоположен. Ни о какой хронологической определенности в былинах говорить не приходится. Сами былины не содержат обычно никакого материала для хронологических приурочении действия, в них совершающегося. Мы можем лишь определить историческую эпоху, к которой относится тот или иной сюжет. Возможно, что в имени Змея Тугарина преломились глухие воспоминания о половецком хане Тугор-кане. Но образ Тугарина генетически никак не связан с этим историческим лицом, а в сюжете былины нет ни одной ситуации, которая отражала бы реальные обстоятельства борьбы Киевской Руси с половцами. Однако исторический опыт народа той эпохи, когда Киевская Русь вела борьбу со степными кочевниками, в былине получил свое отражение. Здесь выражены и народные представления о непримиримом отношении к врагам, и народные стремления к полной ликвидации опасности захвата Киева. Примерно тс же самое видим и в образе былинного Владимира. Эпическому князю имя дали, по-видимому, и Владимир Святославич и Владимир Мономах. Но образ его как эпическое обобщение большого масштаба не связан генетически ни с одним из киевских князей. В своем конкретном художественном содержании этот образ, — если опираться лишь на те былины, которые своим возникновением обязаны времени Х-—начала XIII века,—-отражает сложный комплекс политических представлений и стремлений народа: идеализацию сильной централизованной княжеской власти, воспоминания о князьях «первых времен», горький опыт периода феодальной раздробленности и княжеских междоусобиц, стремление к восстановлению государственного единства. Поэтому былинный образ Владимира не может быть понят путем сопоставления его с одним из летописных Владимиров. Анализ самого эпоса показывает, что былинный Владимир совсем не похож на Владимира исторического, что он есть образ вымышленный, созданный народной фантазией, и должен соотноситься не С конкретными летописными данными, а с политической действительностью целой эпохи в преломлении народного ее восприятия.

Для историзма эпоса периода до татарского нашествия характерна значительная доля фантастики. Можно заметить, что фантастика эта особенно проявляется в изображении врагов, которые выступают как чудовища. Змей — противник Добрыни, Змей Тугарин, Идолище, Соловей-разбойник — всё это персонажи эпоса периода до татарского нашествия. Эпос X — начала XIII века несомненно не знал еще исторически достоверного изображения врагов и в этом отношении художественно еще был связан с традициями догосударственного эпоса. Перелом здесь произойдет в связи с изображением татарского нашествия.

Непосредственно с этим связана и другая сторона историзма эпоса — отсутствие исторически достоверного показа военной борьбы. В былинах X — начала XIII века мы не найдем изображения вражеских походов и набегов на Русь, осады городов, битв, как нет в них показа и феодальных распрей, столкновений между феодалами и т. д. Нет еще изображения войска, дружины. Центральным моментом сюжетов является единоборство богатыря с чудовищем. Образ богатыря как в его внешней характеристике, так и в его внутренней сущности уже вполне определился.

Особняком среди наиболее древних былин с героико-историческим содержанием стоит былина о Волхе. В ней как раз налицо некоторые особенности историзма, отсутствующие в былинах «Добрыня и Змей», «Илья и Идолище», «Алеша и Тугарин», «Илья и Соловей-разбойник»: есть чужеземный царь, в образе которого нельзя заметить что-либо фантастическое; главный герой — не богатырь, а князь; в былине действует дружина; изображается военный поход, а в финале — сражение дружины Волха с войском индейского царя. Былина о Волхе необычна не только для эпоса X — начала XIII века, но и в известной степени для русского эпоса вообще. Она частично сопоставляется только с былиной о Вольге и Микуле; возможно, что Волх и Вольга — один и тот же персонаж. В. Я. Пропп объясняет особенности былины о Волхе ее архаичностью. Однако при этом не объясняется возможность развития в киевском эпосе из предшествующей эпической традиции необычного сюжета и необычного героя. Такое объяснение дает Д. С. Лихачев. Волх (Вольга) — князь-кудесник. Представления о князе-кудеснике относятся к числу очень архаичных. По наблюдениям Д. С. Лихачева, они совершенно исчезают уже в XII веке. Тем не менее литературными данными зафиксированы представления о двух исторических князьях как о кудесниках — об Олеге и о Всеславе Полоцком. «Их обоих, а может быть и еще кого-нибудь третьего и соединил в своем образе былинный Вольга. Нет нужды видеть в образе Вольги какого-то определенного князя. Вольга — образ собирательный». По мнению Д. С. Лихачева, биография Всеслава Полоцкого помогает понять, почему был создан образ богатыря князя-кудесника. Всеслав связал себя с движением смердов. Он опирался на народные низы в своей борьбе. Он был освобожден восставшими киевлянами и посажен ими на киевский стол.

Однако такое предположение фактически нельзя доказать. Содержание эпического образа Волха никак не подкрепляет данную гипотезу. В плане социальном Вольга противопоставлен крестьянину Микуле. В плане политическом он никак не соотносится со своими предполагаемыми прототипами. Исходя из конкретных исторических фактов, образ Волха не может быть объяснен. Но Д. С. Лихачев указал на ту историческую почву, на которой мог вырасти образ Волха,— веру в князей-кудесников. Тот факт, что до XII века такая вера засвидетельствована документально, говорит о жизненности этого образа. Но вряд ли в этом случае надо искать для Волха прототипа. Скорее напротив: существовавшие представления, в том числе и отраженные в эпосе, могли воздействовать на отношение народа к отдельным князьям. В. Я. Пропп разъяснил корни сюжета о Волхе, которые уходят во времена варварства. Эти архаические основы получают затем историческое переосмысление. Сюжет о Волхе в условиях Киевской Руси уже был архаичным. В плане развития эстетики эпоса он не мог быть плодотворным. Мотивы далеких завоевательных походов и взаимоотношения князя и дружины не могли по-настоящему интересовать народный эпос, отражавший оборонительные настроения народа. На первый взгляд в историзме былины о Волхе есть более современные для Киевской Руси особенности, чем в историзме былин о борьбе с чудовищами. На самом же деле воспевание князя-кудесника и его дружины, равно как и похода в чужую землю, было для этого времени архаикой, подлежавшей переосмыслению. Такое переосмысление мы имеем в былине о Вольге и Микуле, где Вольга сталкивается уже не с иноземным царем, а с русским мужиком, и в этом столкновении обнаруживается истинная сила его самого и его дружины.

По-видимому, к эпосу периода до татарского нашествия относится полное художественное оформление типа богатыря как центрального образа русских былин. Образы богатырей создавались на основе героической идеализации не каких-то определенных личностей, а народных качеств определенной исторической эпохи, на основе обобщения в «гигантские символы» (М. Горький) народного героизма и патриотизма, народных представлений об исторической деятельности истинных героев. Индивидуализация богатырей порождена не тем, что народное творчество обращалось к различным реальным прототипам, а тем, что оно обнаруживало необходимость художественно выразить многообразие народных характеров и различные аспекты народного героизма и формы его проявления.

Интереснейшую проблему составляет художественное содержание типа богатыря. Поражает в образах богатырей та физическая сила, которой они наделены. Богатырь свободно действует палицей в сорок или девяносто пудов; он один побеждает чудовище или (в былинах о татарском нашествии) полчища врагов; он совершает работу, которая под силу лишь большому коллективу; он пьет вино ведрами, и т. д. Казалось бы, богатырь должен быть существом нечеловеческим, гигантских размеров. Между тем это не так: богатыри — обыкновенные люди. С точки зрения обычного здравого смысла, здесь налицо какое-то несоответствие. Но для эпоса никакого противоречия здесь нет, и былины даже не объясняют, как это может быть. Человеческая сущность богатыря, его нормальные размеры, его обыкновенность особенно наглядно выступают в эпизодах столкновения его с врагом-чудовищем. Органическое слияние реального и фантастического, их нерасчленимость составляет особенность русского эпоса вообще, образа богатыря в частности.

Характерной особенностью образа былинного богатыря является его непобедимость. Эстетика и историзм былин строятся на убеждении в неизбежной победе правого дела, за которое борется богатырь. Нарушения этого принципа мы встретим уже в более поздних былинах («Сухман», «Данило Ловчанин») Но еще раньше мы встретимся с ними в историко-песенных произведениях другой жанровой системы.

Эпическому историзму свойственны элементы художественной условности. Это очень ясно проявляется в представлениях о пространстве и времени, как они выражены в былинах. Можно заметить, что в былинах нет точных, реальных исторических или географических представлений о землях, в которых происходит действие (Золотая Орда, литовская или татарская земля, Индейское царство и т. д.); неизвестно, где эти земли расположены, но герои попадают туда быстро и легко, не затрачивая никаких усилий; вообще самые большие пространства преодолеваются героями без всяких затруднений. Столь же условны представления о времени, реальном или историческом, с которым мы сталкиваемся в былинах.

Особенности эпического историзма чрезвычайно отчетливо выступают в поэтике былин, в частности в таких ее характерных чертах, как устойчивость некоторых композиционных принципов, наличие «общих мест» и традиционных эпических характеристик, устойчивая стилистика. Поэтика эпоса составила один из художественных источников песенно-исторического фольклора XIII—XVI веков. Чтобы понять содержание, эстетику и историзм явлений этого фольклора, необходимо постоянно соотносить и сопоставлять их с эпосом.

текст Б. Н. Путилов