Русский Фольклор

Древнерусский исторический эпос, чей возраст составляет более полутора тысяч лет, состоит из отдельных песен, не сложившихся в эпопею, закономерно венчающую, согласно А. Н. Веселовскому, естественную эволюцию эпоса. Однако им же были оговорены закономерные исключения из общего правила: для древнерусского эпоса, писал Веселовский, «вопрос решается так же, как для сербских и испанских песен: долгая борьба с иноплеменным нашествием плодила песни и песенных героев, но она стала прошлым событием лишь тогда, когда условия сложения эпопеи уже пережиты были историею».
Перманентность борьбы с нашествиями иноплеменников достаточно известна: за борьбой против гуннов последовало аварское вторжение, за ним — борьба против натиска хазар, потом — оборона от печенегов, затем — половцев, почти непрерывно ведшаяся вплоть до захлестнувшего Восточную Европу нашествия орд, ведомых наследниками Чингисхана, Окончательное освобождение наступило только в эпоху позднего средневековья, ознаменованную становлением самодержавной власти Ивана III.
Но А. Н. Веселовским же был отмечен далеко не уникальный «факт сохранения в народе древних песен»: он пояснял, что «в конце развития, когда понятие „народного" дифференцировалось на „простонародное" и „культурное", — элементы древней песни живут в простонародьи, сохраняются областною памятью. Такова сохранность русской былины на наших окраинах, португальского романса на Азорских островах, куда он проник в XV веке».
Наследие древнерусского эпоса, представшее перед собирателями XIX столетия на территории бывших владений Великого Новгорода, конечно, не могло уже быть адекватным отображением общенародного самосознания многовековой давности: «Когда цельность народных интересов разрушена и часть нации удалена от участия в политике и правлении, эпос „народный" невозможен,— писал А. Н. Веселовский. — Поэтический репертуар народа питается среди прочего перепевами старого, окрашивая его своеобразно, смотря по требованиям и вкусам времени (Сид XII века и Сид позднейших романсов, Илья современной былины и Илья древнейшей песни)».
Среди записанных в новое время былин об Илье есть, как известно, произведения, гипертрофированно и даже грубо трактующие противоречия между богатырем и князем, содержащие насмешки над ним и его окружением и т. п. Явления этого рода оговорены были Веселовским, писавшим, что, когда наступают «раздвоение народного сознания и сословная рознь», происходит «дифференциация эпоса»: «эпос простонародный», носителем которого становится «vulgus», отображает «суженность, самозаключенность его интересов; в параллель тому — отличия его эпоса». Имеют место «перепевы старых сюжетов народного эпоса, с новым пониманием и искажением». При этом «несоразмерность древних идеалов с новыми, вульгарными, ведет к искажениям особого рода: грубые преувеличения (русский эпос), юморизм и т. п.».
Последствия раздвоения народного сознания, не раз подчеркнутые Веселовским при характеристиках общей эволюции устного эпического творчества, помогают объяснить некоторые позднейшие особенности былин. В частности, наслоение на древний эпический образ Ильи Русского (и связанные с ним сюжеты) бытовых черт крестьянина Ильи Муромца и мотивов, обязанных фигуре казака Смутного времени. Первоначальную историческую основу эпического образа богатыря Ильи следует, конечно, искать не в X—XII вв., а, по меньшей мере, на полтысячелетие раньше, — сопоставляя с былинами об Илье и Владимире чрезвычайно краткие реминисценции древнерусского эпоса в Новгородской Иоакимовской летописи и несравненно более подробные, но пристрастные и весьма отягощенные вымыслом повествования в литературных обработках германского эпоса.
Результаты произведенных сопоставлений свидетельствуют, что взаимодействие эпоса древнегерманского с древнерусским началось отнюдь не в XI или XII столетиях. В германских эпических сказаниях отобразились не былины об управлявшем Русской землей на рубеже X и XI вв. князе Владимире Святославиче и не былины того времени о будто бы служившем именно этому князю, но оказавшемся без зафиксированного прототипа эпическом богатыре Илье. Исторические прототипы русских персонажей в средневековых письменных версиях германского эпоса следует искать между современниками его германских исторических прототипов.
Такого рода наблюдения относительно некоторых второстепенных фигур эпоса отчасти уже производились предшественниками А. Н. Веселовского, но их результаты не были им приняты. Однако у Иордана среди упомянутых им лиц есть сопоставимые не только по сходству имен, но и по частичному соответствию отрывочных и лапидарных биографических данных тому, что можно извлечь об этих персонажах из повествований германского и русского эпоса. Уже осуществлялись не так давно сопоставления русского Владимира Тидрексаги с упоминаемым у Иордана историческим лицом V в., сходным не только именем, но и деяниями. Подобные наблюдения могут быть продолжены с привлечением персонажей, упомянутых в обязанной древнерусскому эпосу части НИЛ и имеющих аналоги в письменных фиксациях эпосов иноязычных. Неудивительно отсутствие известий об Илье Русском в летописях. Киевская «Повесть временных лет», возникшая на основе сводов, составлявшихся при киевских наследниках Рюрика, в сущности, только с них начинала изложение русской истории, использовав в небольшой степени местные исторические предания о предшествовавших временах. Очень выборочно привлекла подобный материал и Новгородская Иоакимовская летопись. Составителя ее, однако, интересовала генеалогия славянских предков Владимира Святого, так как его прадед Рюрик, согласно этой летописи, по женской линии являлся потомком древнего Владимира Всеславича — того, который, как теперь выясняется, послужил, очевидно, первым прототипом былинного князя Владимира. Происхождение Ильи выводило его за рамки прямого генеалогического ряда НИЛ, но не помешало, конечно, стать со временем главным героем былин, сконцентрировавшихся вокруг фигуры князя Владимира.
<...>
Хотя в большинстве дошедших до нас былин главным городом Русской земли бывает назван именно Киев, вполне естественно признавать это одним из упомянутых выше эпических наслоений, обязанных позднейшей исторической эпохе — расцвету Киевской Руси, который определился, в сущности, уже только при Владимире Святом и Ярославе Мудром.
Составители же дошедшей до нас старшей новгородской летописи, вероятно, опирались на достаточно древнюю устную традицию, начиная свое повествование фразой, содержащей известные слова: «...преже Новгородчкая волость и потом Кыевская».

С. Н. Азбелев
УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДА И НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Начало: Эпическая предыстория новгородской земли