Русский Фольклор

Опыт наиболее развернутой характеристики «слав» как одного из видов исторической поэзии X—начала XIII века принадлежит Д. С. Лихачеву. По мнению исследователя, на более раннем этапе истории устной поэзии «славы» были подчинены культовым задачам: они исполнялись в честь умерших князей во время тризны по ним. Позднее «славы» теряют свое культовое назначение и в них усиливаются исторические и художественные моменты. «Славы» обращены к князьям, поспевают их подвиги. В «славах» содержится конкретно-историческое зерно и есть обобщение.

Д. С. Лихачев ставит вопрос о разных типах «слав». Есть сведения о «славах», которые возникали при дворе того или иного князя или боярина. «Трудно сказать, насколько это было народным искусством, но что оно в какой-то мере опиралось на народное — сомневаться нельзя». Быть может, образцом такого рода «слав» были песни, которые пел Боян.

Предполагается, что наряду со «славами», так сказать, придворными, полуофициальными существовали И «славы», которые слагал о князьях народ — в тех случаях, когда события имели более широкое значение. «Не случайно, думается, о пении славы князьям летопись упоминает в XIII веке только тогда, когда эти князья возвращались из победоносных походов на внешних врагов Руси, и никогда не упоминает о пении славы князьям при их возвращении из походов междоусобных».
В жанровом отношении «славы» приближаются к историческим песням.

В более категорической форме о существовании народных «слав»-величаний говорит В. П. Адрианова-Перетц. Она считает существенной их особенностью «гиперболизм в изображении характера героя, в особенности тех его черт, которые являются наиболее желательными». Эта особенность народных «слав» была усвоена автором «Слова о полку Игореве», создавшим идеализированные портреты ряда князей.

Таковы некоторые выводы в изучении так называемых «слав». Выводы эти подлежат критическому обсуждению. Нам представляется особенно важным подвергнуть пересмотру самый материал, относящийся к данной теме, и попытаться установить, что дает он для наших представлений о так называемых «славах».

В летописях под датами XI—XII веков упоминания о «славах» не обнаружены. Д. С. Лихачев ссылается на то место в «Повести временных лет» (по Лаврентьевскому списку), где рассказывается о том, как в 1068 году восставшие киевляне прогнали князя Изяслава Ярославича из Киева и поставили князем Всеслава. Выделенные нами слова Б. А. Романов переводит: «прославили его». Очень сомнительно, чтобы речь шла в данном случае о пении киевлянами песен-«слав» в честь князя. Трудно представить себе, что восставшие, освободив Всеслава из заключения и выведя его на княжий двор, обратились к нему с песней. Очевидно, происходило что-то другое, связанное с поставлением князя на стол. Если его и «прославляли» при этом, то, вероятно, в том смысле, что воздавали ему какие-то почести, обращались с речами и т. д. Возможно, что «прославиша и» — это литературная формула, метафора, обозначающая смысл совершившихся событий. Характерно, что в Ипатьевском списке «Повести временных лет» интересующее нас место читается иначе: «...людье же высекоша Всеслава ис поруба в 15 день сентября и поставиша и среде двора княжа». Если «поставиша» — более поздняя замена слова «прославиша», то во всяком случае надо предполагать, что замена эта не меняла смысла фразы, а лишь передавала его в другой форме. Можно думать, что «прославиша» и «поставиша» — это, сущности, одно и то же: это так сказать, две разные метафоры. относящиеся к одному действию.

При сплошном просмотре Ипатьевской летописи вплоть до 1200 года не обнаружено ни одного упоминания о пении «слав» в честь князей. Между тем, в летописи немало эпизодов, в которых такие упоминания были бы вполне уместны. Так, под 1149 годом сообщается о том, как при виде князя Андрея, вернувшегося живым, «мужи отьни похвалу ему даша велику». Под 1177 годом есть такое известие: «Узревше князя своя выидоша со кресты и с радостью и честью великою и вниде Михаило в город... и седе на столе деда своего и отца своего. Того же дни в неделю бысть радость велика в граде Володимире». Аналогичные сообщения о встречах князей есть под 1159, 1160, 1170 годами, например: «И сретоша вси людие и множьство народа прияша и людие с достохваною честью»; «И бысть людем двоя радость: и воскресение господне и князь своих вьзвращение с победою и с радостью». Под 1195 годом летопись сообщает о торжественном поставлении князя на стол: «И седе на столе деда своего и отца своего славою и с честью великою. И обрадовася вся Русская земля о княженьи Рюрикове, кыяне и крестьяне...». Употребление здесь слова «слава» по смыслу очень близко к рассмотренному выше «прославиша». Ср. также: «И приеха к отцю с славою и честью»; «И возвратишася во свояси со славою и честью великою».

Описания встречи князей, возвращавшихся после победы, равно как и поставления на стол, отливались у летописцев в виде ряда более или менее устойчивых и повторявшихся формул. В этих формулах почти обязательно присутствовали и «радость», и «честь», и «слава», но о песнях-величаньях описания умалчивают. Нужно предположить две вероятных возможности: либо обычая петь «славы» князьям при их победоносном возвращении из похода, поставлении на стол и т. д. в XII веке не было, либо летопись этого времени не фиксировала данного обычая. Второе предположение менее вероятно, так как известно, что обычаи и обряды, сопровождавшие основные моменты жизни князей, летопись отмечает довольно устойчиво. И если на протяжении многих десятилетий летописец ни разу не упоминает о «славах», то это дает серьезные основания сомневаться в их существовании или — если они все же существовали — в каком-то общественном значении их в X—XII веках.

Характерно, что в нескольких местах Ипатьевская летопись говорит об «обычных песнях», которыми сопровождались похороны князя. Одно место в летописи позволяет понять, что здесь имеется в виду: эти «обычные песни» «отпе» игумен.

Приведу некоторые примеры из разных источников, в которых говорится о различных славословиях, но, судя по всему, к нашей теме они не имеют отношения. «Первие убо научен быв о Христе от святых апостол, и бе с ними и славословя исходныя песни»; «В то бо время славяше царя нашествие иноплеменных...»; «...Рюрик же воротися Кыеву, малу же времени минувшю и приведоша кормиличича, иже бе загнал великыи князь Роман неверы ради, славяху бо Игоревича»; болванов «носили со славою и с пением плачевным». Примеры эти могли бы быть умножены. Однако необходимо обратиться к тем случаям, которые имеют более прямое отношение к нашей теме. Примеры из XIII века чрезвычайно немногочисленны, но крайне показательны. Это, прежде всего, сообщения о встрече Александра Невского в 1241 году («поюще песнь и славу государю») и Даниила Галицкого и Василька в 1251 году («и песнь славну пояху има»). Характерно, что в сообщении о встрече тех же Даниила и Василька под 1248 годом в Ипатьевской летописи приводится иная формула: «И бысть радость велика во граде том Галиче день той». Возникает вопрос: действительно ли встречавшие князей-победителей Пели им «песнь славну», или перед нами — одна из тех риторических формул летописи, которые не следует понимать так уж буквально. Трудно представить себе, чтобы толпы народа, разумеется неорганизованные, в момент встречи образовали бы хор и стали обращаться к едущему князю с какой-то песней; в такой картине есть что-то оперное. Иное дело — княжеский дворец, где придворные певцы могли славить своего господина.

Остановимся еще на одном факте, который привлекает внимание исследователей. Д. С. Лихачев пишет: «Содержание одной из «слав», сложенных в честь Мстислава Удалого, приводит на латинском языке польский историк XV века Ян Длугош. Последний говорит, что „славу" в честь Мстислава сложила Русь тотчас же после его победы в 1209 году над поляками и венграми под Галичем:

О великий княже и победитель, Мстислав Мстиславич!
О храбрый сокол, устрашающий храбрых я сильных
Пусть перестанут гордиться те, кто мнили,
победив тебя, себе присвоить победу,
ибо все они посрамлены и разбиты тобою.

Сообщение это нуждается, конечно, в серьезной проверке. В самом деле, каким образом русская песня (или отрывок ее) начала XIII века дошла до зарубежного историка XV века? Что было в ней такого, что она была переведена на латинский язык? Не вернее ли допустить, что мы имеем здесь дело с чисто литературным фактом? «Устрашающий храбрых и сильных», «посланный богом», «великолепный господин наш», «победитель»— всё это никак не вяжется с обычными представлениями о русской народной песенной стилистике. Единственное в этом плане — уподобление князя соколу, но это настолько общее место фольклора и книжной поэзии разных народов, что всерьез принимать его во внимание вряд ли можно. Специалистам следовало бы подвергнуть свидетельство польского историка всестороннему анализу. Не имея такой возможности, мы тем не менее решаемся высказать самое серьезное сомнение в надежности цитируемого источника, тем более — имея в виду скудость и неясность русских данных.

Обратимся теперь к «Слову о полку Игореве», служившему опорой для уверенных заключений о песнях-"славах". Можно согласиться с точкой зрения Д. С. Лихачева, который считает Бояна придворным певцом, «творцом торжественных и хвалебных песен», представителем «панегирической поэзии». Однако на основании тех данных, которые имеются в «Слове», нельзя представить ни сюжетов этих песен, ни их композиционной формы, ни их конкретного исторического содержания. Можно лишь думать, что песни Бояна и предполагаемые исследователями песни-«славы» — это совсем разные вещи. О вторых исследователи говорят как о песнях, так сказать, улиц и площадей. Но песни Бояна были скорее всего создаваемы для домашнего употребления. Летописцы ничего не сообщают о частной, внутренней жизни феодального двора, о княжеских «приемах», празднествах и т. д.; естественно, что нет у них никаких упоминаний и о певцах типа Бонна и их песнях.

И. Н. Жданов, который раньше других в развернутой форме высказал мысль о существовании песен-«слав», ссылался при этом не только на летописи, но и на былины с их характерными заключениями «тут ему и славу поют». Это заключение И. Н. Жданов сопоставлял с окончанием «Слова о полку Игореве» («слава князем а дружине»), В обоих случаях он усматривал свидетельство величального характера древних песен. Сходное мнение высказывает и В. П. Адрианова-Перетц: «Термин „слава" в значении похвальной песни сохраняется и в былинах, где, впрочем, он обозначает и вообще песенный рассказ о событии».

Если согласиться с таким толкованием, то придется признать, что в былинах содержится указание на какие-то еще другие (кроме самих былин) песни об эпических героях. Но для этого у нас нет никаких оснований. Выражение «славу поют» надо понимать, действительно, в том же значении, что и последнюю фразу «Слова о полку Игореве: слава героям, о которых только что рассказано! Это — просто традиционная финальная формула, которая одинаково применима и к действительным героям-богатырям, и к побежденным ими противникам; в последнем случае «слава» получает характер иронический. В самих же былинах никакого величания — в том смысле, как об этом говорил И. Н. Жданов, — и каких-либо связей с песнями-«славами» нет. Эпос включает как один из характерных идейно-художественных элементов прославление и возвеличение народных героев, но делается это не путем пения этим героям специальных «слав», а путем эпического изображения их подвигов и эпического раскрытия их характеров.

Таким образом, выводы относительно песен-«слав» в X—начале XIII века оказываются неутешительными. Материалы, которыми мы располагаем, настолько скудны, неопределенны, сбивчивы, а факты, привлекаемые исследователями, столь неоднородны и различны по самому своему существу, что все концепции относительно песен-«слав» остаются в сфере самых зыбких гипотез. Мы же со своей стороны высказываем решительное сомнение в справедливости этих гипотез. Помимо отсутствия надежных фактов, это сомнение подкрепляется еще тем, что в известной нам народной песенной традиции не обнаруживается никаких следов тех песен, которые якобы существовали в X—XIII веках как песни-«славы».

Б. Н. Путилов