Русский Фольклор

Начало: Традиционные формулы необрядовой лирики
 
«Стилистический Домострой» и «песенная риторика» — эти явления устнопоэтического канона, о которых писал А. Н. Веселовский, обусловлены формами художественного сознания, для анализа которых необходим подход, устанавливающий связь стилистических, эстетических закономерностей с общемировоззренческими, а шире — и с историческими условиями, породившими данное мировоззрение. Мировоззренческим субстратом эстетики устнопоэтического канона является символизирующее ритуальное мироощущение, которое в сфере сознания выступает как обрядовое мышление. Спецификой такого сознания являлись постоянство, относительная замкнутость, стремление к гомеостасису — тождеству различных состояний (что необходимо порождало стереотипы и формулы представлений, организующих восприятия) и традиционность как мера и критерий действительности любых сфер — бытовых, социальных, идеологических. В замкнутом патриархальном кругу, где отсутствует история (понимаемая как res gestae) и вся жизнь подчинена различным циклам, повторяющиеся события, отождествляясь, превращаются в «тип» («рамки-кадры» А. Н. Веселовского), который получает ценностную весомость и непреходящий характер. Ритмическое переживание жизни в обрядах и ритуалах — не простое повторение одного и того же, но постоянное возвращение к «изначальным образцам», которые наполнены глубоким жизненно важным традиционным содержанием. Это нашло выражение в идее «вечного возвращения». И консерватизм патриархальных стереотипов в рамках такого мироощущения обладает определенной творческой силой: он активно хранит и передает традицию. Обрядовый характер жизни, регламентация всех ее сфер вплоть до самых интимных — «формулы быта» — связаны с тем, что общее, «типическое» (т. е. традиционное) доминирует над отдельным, а единичное, никогда прежде не случавшееся, не имеет никакой самостоятельной ценности, оно недействительно («несущностно»), если не сопричастно традиционному «образцу». И в отношении к лицу сказывается «освященное традицией статуарное безличие». Быть отцом, мужем, женой, свекровью и т. д. — все это функциональные формулы традиции. Достаточно взглянуть на «Указатель песенных сюжетов» А. И. Соболевского, чтобы увидеть этот ограниченный круг персонажей — «масок» и соответствующие им столь же типовые «функции».
Не следует представлять себе дело таким образом, что традиция — это нечто внешнее, навязываемое индивиду, обезличивающее его «самость». Действительно, тенденция патриархального общества воспринимать явления «парадигматически» и «архетипически» выступает для нас в виде своеобразного парадокса, сформулированного М. Элиаде: человек является действительным и осознает себя «воистину самим собой» в той мере, в какой он «перестает быть самим собой, отказывается от своей внутренней самости». Парадокс этот, однако, является таковым только для современного наблюдателя (in den Augen eines modernen Beobachters). Подобной коллизии не существовало для самих представителей традиционного общества, и признание традиционной формы имело не вынужденный, а органический характер, вполне отвечало индивидуальным устремлениям и потребностям личности. Следование ограниченному числу первообразов традиции, данных объективно и авторизованных коллективом и силой предания, обеспечивало как индивидуальное самоопределение личности, так и культурное движение всего коллектива.
Символический материал самой традиционной действительности и «обрядовое мышление» обусловили эстетические принципы, которые формируют специфику лирического художественного канона и соответствующий ему творческий метод. Было бы неточным выводить каноничность поэзии из ритуализма мышления и быта. Это скорее однопорядковые явления, обусловленные специфически традиционной символизацией действительности и «типо»-логизирующей особенностью обрядового сознания. Эстетически ценностной для такого сознания могла быть художественная форма, которая выступала бы как своего рода обрядовый знак, снимающий различие между единичностью свершившегося и его постоянным сущностным смыслом. Содержанием такой формы не могло стать ничто непосредственно существующее как недействительное для обрядового сознания. Только традиционное, «типо»-логическое, «возвращающееся к себе», т. е. постоянно и императивно актуализируемое как непреходящая ценность, могло стать таким содержанием. И именно устнопоэтическая формула, художественно сконцентрировавшая типизировавшая традиционный социокультурный опыт, явилась необходимым проявлением эстетики «вечного возвращения». Сущность лирической формулы как устнопоэтического канона заключается прежде всего в том, что она фиксирует, отображает традиционные смыслы, а не изображает непосредственно существующее. Формулен, каноничен именно традиционный смысл, и постоянство формы — следствие этого. Существенным признаком фольклорной формулы является именно эта её внутренняя смысловая обязательность — эстетическая предпосылка её использования (столь же обязательного) в разных песнях. Суть этой обязательности заключается в необходимости постоянного обращения к традиционным смыслам, заключенных в формулах, в их постоянной реактуализации; это необходимое условие для того, чтобы, в соответствии с эстетикой «вечного возвращения», «быть в традиции». Следствием этого и является повторяемость художественных стереотипов в различных песнях, что, собственно, и позволяет нам фиксировать различные элементы и целые группы стихов в качестве формульных. Это постоянное обращение к традиционным художественным ценностям, выражаемым небольшим запасом традиционных форм большой обобщающей силы создает тот своеобразный стилистический и тематический ритм народной поэзии, при котором она, по удачному выражению Ф. И. Буслаева, «однообразна и всегда свежа».
Еще одна особенность формулы заключается в том, что форма не просто называет определенный смысл, но именно воплощает его. Так устанавливается специфически фольклорное тождество формы — смысла. В этом — принципиальное отличие фольклорной лирической формулы от языкового фразеологизма и от топики (loci communes) литературы. Поскольку эти три вида стереотипности внешне достаточно близки и в ряде работ даже отождествляются, сделаем необходимые разграничения. Формулы как категория поэтики — явление нелингвистическое. Отличие фольклорной формулы от фразеологии (т. е. от несвободной комбинации лингвистических единиц, как бы эта последняя ни интерпретировалась и какие бы явления языка сюда ни привлекались) заключается в следующем: во фразеологии как явлении языка несвобода сочетаемости слов и словесных значений, которые выступают, по словам О. Есперсена, в виде «готовых к употреблению формул», эта несвобода сочетаемости, заданность определяются прежде всего внутриязыковыми ограничениям и в лексико-синтаксической системе языка. Устойчивость и несвобода фольклорных стереотипов (некоторые из них внешне сопоставимы с языковыми фразеологизмами) обусловлена не внутриязыковами ограничениями, а указанными причинами экстралингвистического характера. Со строго лингвистической точки зрения, фольклорные формулы — это свободные словосочетания. Разумеется, в текстах фольклора имеются и собственно фразеологизмы. Кроме того, некоторые формулы могут становиться фразеологизмами (но это обычно происходит за пределами собственно фольклора). Одним словом, необходимо различать фразеологию в фольклоре и «фольклорную фразеологию». Традиционные формулы можно сравнить (но только сравнить) со свободными словосочетаниями, которые отображают устойчивые отношения внеязыковой действительности — рядоположенные «по природе» взаимоотношения предметов и состояний и в языке воспроизводятся в стереотипном виде (ср. стакан воды, чашка кофе, бокал вина; пить воду, молоко, но есть суп, кашу). Все такого типа свободные сочетания являются своего рода устойчивыми культурно-языковыми штампами, но в аспекте лексико-синтаксической организации языка они выступают как свободные сочетания, поскольку на сочетаемость подобного рода не налагается никаких внутриязыковых ограничений. Фольклорные формулы в этом отношении еще более далеки от собственно лингвистической проблематики: в таких, например, базовых формулах лирики, как «пойду с горя в чисто поле», «сяду у окна», «машет правою рукой», «не пой, соловей», «встану ранешенько» и т. п., нет ни внутриязыковых, ни внеязыковых (в указанном смысле, т. е. «по природе вещей») ограничений. Кроме того, формулой в фольклоре является не только словосочетание. Формульным может быть и одно слово («рано», «гулять»), и целая группа стихов. Разумеется, языковой фразеологизм может в частном случае явиться лингвистическим компонентом поэтической формулы. Однако несвобода компонентов самой формулы, их совместная воспроизводимость как целого и заданного (темный лес, в зелен сад гулять) обусловлены не языковыми причинами, не стереотипными реалиями быта, а комплексом традиционных значений, которые и создают художественный канон.
Теперь необходимо указать на различие между лирическими формулами фольклора и формулами (топикой) литературы. Отметим здесь наиболее существенное для характеристики устных форм народной художественной традиции. Средневековая поэзия была связана не меньшей «риторикой лиризма», чем народная песня и получила у современных исследователей такие характерные определения, как поэзия «общих мест», «поэзия-клише».Творческий метод средневекового лирика определялся эстетикой «соответствия», «установленного» (convenance), «этикета» и предполагал строго регламентированное следование канонам литературной, традиции. Создать произведение — это значит выбрать из предоставляемых традицией несколько «общих мест» — тематических и стилистических формул — и в меру таланта скомпоновать, «разработать» их.
Эти «общие места», топосы, очень важную роль которых в литературном развитии средневековья показал Э. Р. Курциус, внешне сопоставимы с формулами фольклора. Но есть одно принципиальное отличие между этими явлениями, одна особенность в самой структуре литературной топики, в специфике ее использования автором. Топика в литературной традиции — формулы — это прежде всего «схемы мысли и схемы выражения »(Denks- und Ausdrucksshemata ), которые, во-первых, могли оформляться по-разному, а во-вторых, могли оформлять различное содержание. Для характеристики таких формул — «первообразов традиции» — удобно воспользоваться одним из определений «архетипа» у К. Г. Юнга: «Содержательную характеристику первообраз получает лишь тогда, когда он проникает в сознание и при этом наполняется материалом сознательного опыта. Напротив, его форму можно... сравнить с системой осей какого-нибудь кристалла, которая до известной степени преформирует образование кристалла в маточном растворе, сама не обладая вещественным существованием... .». Разумеется, литературный канон средневековья наряду с заданными темами предполагал и набор устойчивых стилистических клише для их разработки. Однако отношение между формулами различного уровня было здесь очень неоднозначным и допускало значительное варьирование и определенную степень свободы в «игре» с формой. Существенно, что выражение и содержание при всей их стереотипности были здесь в известной степени «разведены».
В противоположность этому фольклорный locus communis обладает, так сказать, сквозной формульностью. Формульная тема строится из более мелких стилистических формул, которые в совокупности образуют очень устойчивую формульную микросистему. Лирическая формула канонична как со стороны содержания, так и со стороны выражения, что и создает указанное выше тождество формы-смысла, а также наделяет художественный стереотип своего рода субстанциальным аспектом.
Эта специфика фольклорного художественного стереотипа — неограниченность формы от содержания — имеет одно очень существенное следствие: к устной поэзии не применима такая литературоведческая категория, как «художественная форма». Разумеется, подобное утверждение менее всего направлено на какое-либо отрицание художественности фольклорной лирики. Именно уяснению специфики этой художественности и посвящена данная работа. Но понятие «художественная форма», которым мы пользуемся при обращении к литературе, есть понятие историческое (т. е. исторически изменчивое), специфическое именно для литературы, и, с точки зрения исторической эстетики, нет никаких оснований применять его к поэзии фольклора. «Художественная форма» возникает с появлением «автора». Это категории вазимосвязанные: «Осознание авторства происходит, как правило, через осознание формы..., осознанное авторство распространяется сначала только на форму, но не на содержание». В истории европейской литературы, в условиях, когда средневековый поэт, уже как автор, противостоящий анонимной традиции, но в этикетных рамках заданной тематики и содержания, стремился выразить свою оригинальность и индивидуальность в утонченном варьировании и артистизме формы, эта форма и получает значение самостоятельной эстетической категории.
Такой категории нет в фольклоре, как нет в нем и «авторов». «Безавторство» народной лирики как категория ее поэтики неразрывно связано с эстетической природой фольклорного слова. Как верно замечает исследователь народной лирики, «к словотворчеству, как и к изысканности ритмического рисунка или к нарочитому разнообразию строфики и другим поискам, подчеркивающим характер индивидуального мастерства в поэзии профессиональной, народная песня, как правило, не стремится». При всей условности трафаретных форм народной лирики здесь нет собственно «украшающих» элементов, нет «приема». «Безавторство» входит в саму структуру художественного слова, оно «подразумевает определенное соотношение формы и содержания произведения, а именно, их неограниченность друг от друга, их абсолютную слитность (разрядка моя,— Г. М.)». В этом — художественная специфика фольклорной формулы в отличие от топики литературы. Традиция предельно заполняет фольклорное слово как со стороны выражения, так и со стороны содержания, не оставляя места ни для «автора», ни для «формы», что и приводит к указанной слитности. Это художественное «тождество» в строении образов народной поэзии отмечал еще Ф. И. Буслаев: «... внешнее их выражение, художественная форма, в неразрывной связи с самою идеею зачавшеюся».
Интересно, что Ф. И. Буслаев, а затем А. Н. Веселовский, говоря о формулах фольклора, бережно хранимых народом, сравнивали их с иконой. Поскольку, как было показано выше, специфика формул отнюдь не заключается только в их устойчивости и стереотипности, полезно продолжить это сравнение.
Учитывая сказанное о топике литературы, можно предложить следующую метафорическую параллель. Слово в литературе — это картина, т. е. оно прежде всего сигнификативно, в нем осознается раздельность и условность выражения и содержания. Такое слово называет смысл — форму содержания, но отделено от ее субстанции. Слово в фольклоре — это икона, и оно не столько сигнификативно, сколько, так сказать, онтично (онтологично). Здесь нет указанной раздельности, и сама субстанция содержания присутствует в форме. В отношении к слову сказались глубинные основы народного миросозерцания, и можно поставить вопрос о «народном реализме понятий». Обозначение в фольклоре семантически стремится к имени. Формула — это комплекс традиционных смыслов, имеющий свое имя собственное. Поэтому он не может быть перефразирован. «Темный лес» не допускает синонимических замен в указанном смысле, он выражает одну из «реалий» лирического универсума, которая не может быть обозначена иначе, так как если изменить имя, то, в соответствии с эстетикой фольклорного слова, необходимо изменить и понятие.
 
Продолжение: Традиционные формулы необрядовой лирики 3
 
-------------
Г. И. Мальцев.