Русский Фольклор

Рассмотрение работ, посвященных Новгородской Иоакимовской летописи, приходится завершать разговором о недавних попытках оспорить ее подлинность. Не относясь к категории серьезных публикаций, они требуют, однако, упоминаний вследствие своей агрессивности. Полтора десятилетия назад Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» выпустило стотысячным тиражом под рубрикой «Новинки года» небольшую книжку, представленную как «диалог» Льва Гумилева и Александра Панченко. Ученые, давно являвшиеся специалистами в своих областях (востоковедение и литературоведение), приобретали известность как авторы обращенных к широкой публике экстравагантных суждений относительно русской истории. Жанр книжки позволял не отягощать подобные суждения библиографическими отсылками, используя в субъективном пересказе содержание чужих исследований и исторических источников. А. М. Панченко вопреки источникам убеждал читателей в индифферентном отношении всего населения Руси X в. и к христианству, и к язычеству. Фантазируя и неточно цитируя по памяти летописные тексты, он хотел оспорить давно известные факты сопротивления убежденных язычников христианизации. Соответственно он обратил эскападу против НИЛ, где подробно описан наиболее показательный такой факт.
Фигуральный оборот летописного текста критик тенденциозно истолковал в прямом смысле. Но более существенно, что его утверждения базируются на незнакомстве с азами современной археологии и с трудами А. А. Шахматова. Последний обстоятельно писал о НИЛ как о важном звене древнейшего летописания, не подвергая сомнению названное А. М. Панченко «баснословным» известие ее о крещении Новгорода, которое, по словам Шахматова, «содержит черты, обличающие современника», причем «некоторые части его могут принадлежать первому епископу новгородскому Иоакиму» .
При неповерхностном знакомстве с русской историей А. М. Панченко мог бы обнаружить, что еще до того, как достоверность НИЛ подтвердило археологически исследование В. Л. Янина, уникальные известия этой летописи использовали в своих трудах такие историки, как С. М. Соловьев и В. Г. Вернадский, а Н. И. Костомаров не только их использовал, но и приводил целиком как раз ее рассказ о крещении Новгорода (подробнее см. выше).
После публикации результатов археологической проверки НИЛ привлекается в работах современных историков довольно широко. Однако упоминание ее в последней книге А. В. Назаренко побудило Алексея Толочко расправиться с этой летописью еще более лихо, чем поступал Александр Панченко. Правда, в отличие от упомянутого «диалога», «заметка» А. П. Толочко снабжена библиографическими ссылками. Но в них слишком много ошибок и неточностей. Неряшливый и некорректный стиль работы подстать ее содержанию.
По утверждению А. П. Толочко, «автор „Иоакимовской летописи" владел индивидуальным словарем Татищева», откуда следует, что Татищев и был ее автором. Опорой столь обязывающего суждения оказалось единственное слово «проторчь», присутствующее по одному разу в НИЛ и в Радзивиловском списке, которым тоже пользовался Татищев. Из современных словарей ясно, что там и тут слово употреблено для обозначения узкой теснины, пробиваемой в твердом грунте водами Днепра непосредственно вблизи порогов. Этих словарей еще не было во времена Татищева. Он полагал, что слово «проторчь» обозначает и сами пороги: это отображено в его пояснениях к летописным текстам и к своим примечаниям. Соответственно он комментировал фразу НИЛ о гибели князя Святослава. Такие пояснения отдельных слов в скобках у него встречаются нередко, причем из контекста совершенно ясно, что принадлежат они именно Татищеву, а не летописцу. Но А. П. Толочко не сомневаясь приписал это пояснение самому тексту летописи, содержавшей, по его словам, «идентичную татищевской ошибку в понимании слова».
В списках других летописей слово встречается в иных формах («про-толъчии», «протолчивое» и т. п.). Аналогично НИЛ, но по иному поводу, в Радзивиловском списке: «...и придоша ниже порога и сташа въ проторчехъ». Желая дискредитировать и Татищева, и Новгородскую Иоакимовскую летопись, А. П. Толочко объявляет эту форму «испорченной» и пишет, что «псевдо-Иоаким» почерпнул «ошибочное написание из летописи, бывшей в распоряжении Татищева!».
Возвращаясь к трудам А. А. Шахматова, необходимо заметить, что ни дополнения его общей концепции истории летописания, предлагавшиеся позднейшими исследователями русских летописей, ни даже вносившиеся коррективы в сущности не затронули написанного им относительно Иоакимовской летописи. Имеет лишь смысл присоединить к соображениям А. А. Шахматова упомянутую частную гипотезу относительно недошедшего памятника, связанного с Ярополком Святославичем и Святополком Владимировичем.
Можно попытаться, опираясь на труды А. А. Шахматова, при учете исследования П. А. Лавровского и важных работ последних десятилетий нарисовать гипотетическую картину возникновения и дальнейшей судьбы НИЛ.
Епископ Иоаким в 1017 г. приступил к составлению летописи в связи с событиями этого года. Возможно, что подготовка — собирание материала по истории Новгорода — была начата и раньше, когда в Новгороде княжил Ярослав. После победы его над Святополком повествование о первых русских князьях, составленное при Ярополке и дополнявшееся при Святополке, было прислано Ярославом Иоакиму как материал для летописного свода, о работе над которым было известно Ярославу. Другим материалом становились записи устных преданий, относящихся к предыстории Новгорода и Новгородской земли, — записи, осуществлявшиеся помощниками Иоакима или им самим от местных информаторов, среди которых могли быть и жившие в Новгороде скандинавы. Так как главным делом для епископа являлось распространение христианской веры и преодоление сопротивления этому со стороны активных приверженцев язычества, в летопись было включено подробное описание того, как это происходило при вооруженном содействии Добрыни и Путяты. Косвенно той же цели служило включение в летопись материалов повествования Ярополка—Святополка, поскольку в нем акцент делался на осуждении противохристианских поступков язычника Святослава и выражались симпатии к христианину Аскольду. Работа над пополнением летописи новгородскими материалами продолжалась и после смерти Иоакима вплоть до 1036 г.
В следующем году Ярослав в Киеве «собра писце многы и прекладаше от грекъ на словеньское писмо». Можно думать, что среди собранных в Киев книжных людей был и тот, кто продолжал летописные записи при епископском дворе в Новгороде. Вести там эту работу стало некому, а летописный свод Иоакима как целое оказался невостребованным. Причина достаточно ясна; свод Иоакима уделял преимущественное внимание Новгороду и утверждению христианства там, а не в Киеве, предыстории Новгорода, а не Киева, сочувствовал Аскояьду, которого убил Олег, прибывший с первым киевским князем Рюриковичем, осуждал Святослава, чьи соратники в Киеве повествовали, вероятно, о его военных подвигах еще совсем недавно, благожелательно сообщал о Ярополке, которого отец Ярослава лишил законного престола. Древнейший киевский свод, составление которого А. А. Шахматов относил к 1039 г., только частично использовал, вероятно, свод Иоакима, в основном опираясь на материалы киевские, но не отягощенные принадлежностью к повествовательной традиции Ярополка—Святополка.
О дальнейшей судьбе рукописи, содержавшей свод Иоакима Корсунянина. дополненный, вероятно, до 1036 г., могут быть высказаны некоторые догадки, предварительный характер которых самоочевиден. Вероятно, летопись была возвращена в Новгород (а может быть, там и оставалась: в Киев могли посылать список с нее). Но ее уже не продолжали, так как основой дальнейшей летописной работы стал Новгородский свод 3050 г. Рукопись попала в архив при канцелярии новгородских владык и не извлекалась при составлении последовавших новгородских сводов, так как было известно, что она уже использована в Древнейшем своде, на котором был основан Новгородский свод 1050 г., и продолжения не имеет.
Но к ней могли обратиться в связи с канонизацией Иоакима Корсунянина, которая произошла в 1439 г.: изготовить список с текста четырехвековой давности, отдавая этим дань уважения новопрославленному первому епископу Новгорода. Именно тогда в текст могли попасть слова о том, что исходный оригинал его «святитель Иоаким, добре сведомый, написа». Тогда же, вероятно, ввели важное упоминание митрополита Михаила — дабы привести текст, атрибутируемый святому епископу Иоакиму, в соответствие с только что утвердившимся представлением о том, кто являлся первым русским митрополитом. Идеологическая направленность мероприятий архиепископа Евфимия II, среди которых заняла свое место канонизация Иоакима Корсунянина, позволяет думать, что летопись могли дополнить и в начальной части, уснастив фольклорными по происхождению материалами, способствовавшими поднятию престижа Новгорода. Это мог быть, прежде всего, тот литературно обработанный текст предания о Гостомысле, который в основе своей, вероятно, отображал историческую реальность, но, будучи уснашен традиционными мотивами, воспринимается нами в целом как содержащий псевдоисторический домысел. Могли быть использованы и другие материалы устной традиции, которые в дошедшем тексте начальной части НИЛ порой трудно выделить среди плодов довольно наивного, на наш взгляд, историографического творчества, осложненных, как можно полагать, редакторскими привнесениями на заключительном этапе истории летописного текста.
Последующее обращение к Новгородской Иоакимовской летописи было, скорее всего, вызвано событием 1699 r. — перенесением мощей Иоакима Корсунянина и погребением их в Новгородском Софийском соборе. К тому времени новгородские летописные своды последней четверти XVJI столетия были уже составлены, существовала во многих списках «История еже о начале Руския земли», введенная в текст двух последних сводов. Сводчики, работавшие при дворе новгородских митрополитов, привлекли ее как источник, более отвечавший их представлениям о государственном престиже России и Новгорода, ибо она возводила Рюрика к потомству императора Августа. Неиспользованную небольшую по объему Новгородскую Иоакимовскую летопись все же переписали по случаю торжества, столь непосредственно связанного с ее первым составителем. Но время было для церкви не очень благоприятное. Умер последний патриарх, началась Северная война. Новый список с летописи епископа Иоакима был изготовлен без подобающей тщательности, но в нем оговорили утрату двух листов в оригинале XV в., на которых, как предположил Татищев, речь шла о событиях, связанных с крещением Аскольда. Эти листы могли быть вырваны тогда, когда шла работа над Никоновской летописью. Повышенный интерес ее составителей к этому князю, его походу на Константинополь и самому крещению имел результатом даже учетверение известий вследствие привлечения разных источников об одних и тех же фактах. Собирая свидетельства об Аскольде, могли не остановиться перед грубым изъятием нужного текста из рукописи, хранившейся в архиве новгородской митрополиии.
Как попала НИЛ из Новгорода в Бизюков монастырь, пока остается только гадать, поскольку довольно частые перемещения архимандритов создавали возможность перемещения и рукописных книг. Не исключено, что еще может обнаружиться полный текст НИЛ; информация о его существовании, обязанная, впрочем, малонадежному источнику, была некогда опубликована.
Гипотетичность изложенных соображений относительно судьбы рукописных текстов НИЛ, естественно, не может препятствовать использованию ее свидетельств, которые восходят к текстам устным, — и доверять таким известиям, когда содержание их подкреплено показаниями независимых источников. Как представляется, материал Новгородской Иоакимовской летописи существенно помогает прояснению немаловажных вопросов истории и предыстории Великого Новгорода и Новгородской земли.

С. Н. Азбелев
УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДА И НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Начало: Устная основа летописи епископа Иоакима