Русский Фольклор

Народные предания в «Повести временных лет» (начало)

Выяснение вопроса о жанровой принадлежности тех произведений народной поэзии, которые послужили историческим источником для ранних русских летописцев, о возможном наличии в летописи следов исторических песен либо песен (с историческим содержанием) какого-то другого типа, осложняется некоторыми существенными трудностями. Фольклорные первоисточники несомненно подверглись под пером летописца существенным изменениям. «Летописец комбинировал данные... устных преданий со своими письменными источниками, комментировал и исправлял их показания наблюдениями над современной ему исторической жизнью, восстанавливая неясное в прошлом по аналогии с позднейшими событиями».

Значительная трудность состоит также в отсутствии подлинных записей исторического фольклора Х—XII веков, современных той эпохе. В результате этого исследователи почти единодушно приходили к признанию невозможности установить конкретную жанровую принадлежность тех летописных рассказов, которые связаны с фольклорной традицией,

С другой стороны, многочисленные опыты исследователей. по выделению летописных преданий, относящихся к различным жанрам песенного фольклора (былины, исторические песни, думы, саги и т. п.), нельзя признать сколько-нибудь убедительными, потому что они мало считались со специфическими законами народной поэзии, не были в достаточной степени аргументированы фактически, основывались чаще всего на случайных сопоставлениях, на частностях, а не на анализе художественного целого. Редкие попытки реконструировать из летописных рассказов песенные сюжеты не были удачными, поскольку не были разработаны строго научные приемы методики таких реконструкций.

В своих представлениях о характере историко-песенного фольклора исследователи даже не ставят вопрос о его художественных возможностях и границах. Как бы само собой разумеющимся фактом признается несомненное существование в X—XI веках исторических песен, самых разнообразных по содержанию и по форме. Если согласиться с историками летописания, то придется признать, что в Х—XI веках существовали исторические песни о походах князей в чужие земли и в соседние с Киевом области, песни о внутренних междукняжеских распрях и семейных конфликтах, песни о защите русских города от внешнего врага, об основании городов и т. д. Песни военно-исторического содержания могли рассказывать и о победах, и о поражениях. Мы должны были бы, далее, предположить, что исторические песни X—XI веков не знали особых трудностей в создании самых сложных сюжетов разного типа, что художественная форма их отличалась большим разнообразием, свободой и гибкостью и была способна воплотить самое различное историческое содержание.

Другими словами, мы должны были бы признать, что историко-песенный фольклор X—XI веков находился в состоянии полного расцвета, а затем начал деградировать, потому что ни в один из более поздних периодов уже не было в русском фольклоре такого богатства исторических песен, — с такими сложными и яркими сюжетами, с такой разнообразной тематикой, с таким охватом различных сфер исторической действительности, с таким вниманием к конкретным историческим лицам,— какое обнаруживают исследователи в составе «Повести временных лет».

Показательно, что ни в каких отношениях поздний песенный материал не соотносится с летописными преданиями. Создается странная картина, которую трудно объяснить: если в Киевской Руси существовали исторические песни, следы которых обнаруживаются в летописи, то почему же они не оставили хоть каких-нибудь ощутимых следов в развивавшейся фольклорной традиции, русской или украинской — всё равно? Закон преемственности в жанровых формах — один из существенных законов эстетики фольклора. Исследователи находят еще слабые аналогии к летописным преданиям н сказках, но поиски таковых в области песен не дают результатов. Очевидно, что либо исследователи не сумели обнаружить фактов, либо этих фактов нет, и нам остается выдвинуть два предположения: или исторические песни в силу каких-то обстоятельств не только исчезли постепенно из живой народной памяти, но и не оставили после себя никаких ощутимых традиций; или предания, которые находятся в составе «Повести временных лет», никогда и не были песнями, а принадлежали к иным жанровым формам.

Поскольку, с нашей точки зрения, ни одному из исследователей не удалось доказать песенную принадлежность летописных преданий, необходимо попытаться выявить в этих преданиях характерные для них признаки определенной жанровой системы и установить, что же это за система, — т. е., другими словами, к какому жанру относятся летописные предания. Мы не станем искать в летописи следов песенной ритмики — занятие это совершенно безнадежное. К тем прямым сюжетным параллелям, которые уже подобраны исследователями, мы добавим немногое, Главное же внимание необходимо обратить на некоторые общие художественные особенности, наличие или отсутствие которых характеризует именно жанровую природу летописных преданий. Если нельзя эти предания сопоставлять с известными нам историческими песнями в плане сюжетном и стилистическом, поскольку соответствующие материалы просто отсутствуют, то сопоставление в плане более широких и принципиальных особенностей в данном случае вполне правомочно, поскольку жанровая преемственность сохраняется и в атом плане.

Историко-песенный фольклор древней Руси, известный нам по различным данным, характеризуется героическим содержанием. Этот важнейший признак в равной степени присущ и былинам, и историческим песням, и историческим балладам, хотя он получает разное конкретно-художественное выражение в разных жанрах. Общей является тематическая направленность героического содержания указанных жанров: героика выражается либо в борьбе с врагами русской земли, с насильниками и захватчиками, либо в социальных коллизиях.

Героическое содержание историко-песенного фольклора находит себе художественное выражение в героических сюжетах. Сюжеты былин, исторических песен и «исторических» баллад заключают в себе всегда острые конфликты, которые не обязательно получают характер военных столкновений, но в которых обязательна открытая борьба между непримиримыми силами. Для историко-песенного фольклора рассматриваемого времени характерны свои особенности раскрытия героизма положительных персонажей. Они заключаются в том, что позиции этих персонажей в борьбе определяются совершенно прямо; что они никогда не скрывают своего непримиримого отношения к враждебным силам и выступают против них в открытой и честной борьбе. При этом побеждает их мужество и стойкость; в тех случаях, когда герои погибают или терпят поражение, всё равно утверждается справедливость и моральное величие именно такой позиции. Говоря словами В. Г. Белинского, в образах героев историко-песенного фольклора выявляется «и ум, и сметливость, и богатырская рьяность, и прямота опирающейся на себя силы и храбрости».

Другими словами, историко-песенный фольклор характеризуется определенной степенью идеализации героев; основная направленность этой идеализации совершенно определенна: политическая жизнь в произведениях этого фольклора представляется как арена открытой борьбы, в которой правда на стороне народного героя; чтобы эту правду отстоять, герою не нужно прибегать ни к какой-либо чудесной (колдовской) помощи, ни к средствам обмана, какую бы форму он ни получал. Герои былин и песен не могут лукавить, хитрить, лицемерить, эти приемы — удел врага. В этом отношении, как и в некоторых других, героическая былина или песня принципиально отлична от героической сказки. Эстетика сказки допускает и идеализирует (даже в героических сюжетах) многое такое, что не может быть допущено в былине и в исторической песне. В этом плане очень показательно предание о белгородском киселе. Поначалу здесь развивается ситуация, вполне подходящая для былин или исторических песен: Белгород осажден врагами, горожане не знают, где искать спасение. Но разрешение этой коллизии совсем не в духе историко-песенного фольклора, оно не согласуется с его эстетическими принципами: Белгород спасается от врагов не героизмом и мужеством его защитников, а хитростью, ловкой выдумкой горожан. Успех опирается на уверенность в глупости и простодушии врагов. В историко-песенном фольклоре враги тоже бывают простодушны, но не в сфере быта, которой песни не касаются, а в сфере героики. Ситуация истории о белгородском киселе — типично сказочная, и не случайно, конечно, исследователи находят в ней параллели из сказок. Но в целом вся история, рассказанная летописью, — не сказка. В ней есть достоверность, которая сказку просто не может интересовать, есть историческая локализация событий, чуждая сказочной эстетике. Соединение истории со сказкой, — причем соединение, не ставшее органическим, т. е. не уведшее историю «в тридевятое царство» и не сделавшее сказку реальностью, — есть, по нашему мнению, характерный признак жанра народных преданий Мы увидим далее, как этот признак проявляется и в других летописных рассказах.

В рассказе о спасении Киева от печенегов нет собственно сказочных мотивов. Налет некоторой необычайности отражения вражеской осады ведет нас не к сказке, но и, конечно, не к песне. Соединение истории вполне реальной с историей выдуманной,— причем выдуманность эта приобретает в рассказе черты подчеркнутой достоверности, — есть также, по нашему мнению, признак народного предания.

Торжество хитрости и лукавства над недалекостью ума и простодушием составляет одну из основных идей рассказа о «мщениях» Ольги древлянам. Характер и особенности сюжета этого рассказа, представляющего своеобразную драматизацию загадок, глубоко вскрыт Д. С. Лихачевым. С точки зрения эстетики историко-песенного фольклора образ Ольги в этом рассказе не является и не может являться положительным; формы расправы ее с древлянами и свойства характера, которые она при этом обнаруживает, гораздо больше соответствуют поведению былинных героинь-злодеек вроде жены Потыка, Маринки, Соломаниды и т. п. Но в летописном рассказе образ Ольги-мстительницы выступает в своеобразном героическом осмыслении. Героизм этот — не былинный и не песенный. Такая трактовка вполне возможна в жанре народных преданий, которым не свойственна та строгость и прямота нравственных характеристик, о которых говорилось выше как о присущих эстетике историко-песенного фольклора.

Есть основание вывести за пределы песенных жанров и некоторые другие летописные рассказы, основываясь на учете их содержания. Отсутствие героического сюжета (или следов такового), отсутствие в некоторых случаях тех специфических коллизий, которые так свойственны историко-песенным сюжетам, своеобразная трактовка в других случаях характера героизма, не соответствующая эстетике эпоса или исторических песен и баллад, — вот черты, обнаруживающиеся в ряде летописных рассказов. Таков, например, рассказ об основании Киева. Здесь называются три брата и их сестра, говорится, кто из них где сидел, сообщается об основании ими города, живописные окрестности которого описываются при этом. В заключение летописец опровергает версию, будто Кий был перевозчиком. В этом рассказе нет ничего такого, что представляло бы интерес с точки зрения эстетики песни. Темы, касающиеся основания или происхождения городов, урочищ и т. д., характерны для народных преданий и легенд. Сюжетно такие темы иногда вовсе не оформлены, они существуют в виде традиционных версий, воспоминаний и т. п. В сущности, рассказ о трех братьях — основателях Киева, так же как и стоящий близко в «Повести временных лет» рассказ о Радиме и Вятко, не содержит никаких признаков художественного произведения.

Характерный признак преданий — их, так сказать, промежуточное положение между художественными произведениями и не имеющими отношения к художественности рассказами, слухами, воспоминаниями, причем в разных случаях соотношение тех и других элементов весьма неодинаково. В приведенном случае степень художественности равна нулю. Другой аналогичный случай — рассказ об обрах. Приводятся факты этих мучений и насилий. В заключение говорится об уничтожении обров. Здесь нет даже отдельных лиц, которые выступали бы в роли персонажей, организующих повествование. Речь идет о целых племенах.

Некоторый элемент художественности содержит рассказ о хозарах. Он тоже «безличен». Но в нем есть эпизод, явно вымышленный, представляющий интерес сам по себе — в силу своей фабулы — и содержащий определенную идею. Появляются хозары, требуют дань. Поляне в ответ посылают хозарам от каждого «дыма» по мечу. Хозары, не знавшие обоюдоострого оружия, пугаются. Рассказ о хозарах по своему идейному содержанию внутренне соотносится с целым комплексом рассказов «Повести временных лет».

Народные предания в «Повести временных лет» продолжение

текст Б. Н. Путилов