Метки
-
Загадки
Заговоры
Частушки
атаман
бабушка
барин
барыня
беда
бедный
бог
богатство
богатый
брак
брат
бык
былина
вдова
век
война
время
голова
горе
гость
девица
дедушка
деньги
дети
добро
дом
душа
жена
жених
жизнь
земля
змея
имр
казак
казнь
князь
колхоз
конь
крест
крестьяне
лень
лиса
любовь
люди
мама
масленица
матушка
мать
медведь
мир
молодец
муж
мужик
небо
невеста
неволя
нужда
орда
отец
песни
поговорки
поле
поп
пословицы
пост
похороны
правда
причитания
радость
река
свадебная
сватовство
семья
сердце
сестра
сказка
слава
слёзы
смерть
совет
солдат
сон
старик
старуха
суд
считалки
труд
урожай
фольклор
хвост
хитрость
хлеб
хозяйка
царь
церковь
черти
шахта
Зачем нужен виджет обратного звонка.
Тотемы и идолы.
Предыстория народной деревянной скульптуры
А.К.Чекалов Издательство «Искусство», 1974 г.
Дом Ошевнева. Интерьер. Кижи.
Деревянные предметы и изваяния IX—XV веков, то есть той эпохи, когда Север осваивался и заселялся новгородцами, а затем выходцами из среднерусских княжеств, не дошли до нас, за исключением немногих случайных памятников и обломков, найденных археологами на территории северного края. Между тем в народной пластике последующих столетий видна прочная, незыблемая система традиций, образов, форм, несомненно вполне сложившаяся и окрепшая задолго до XVI века. Можно сказать, что именно эта общепринятая система определяет особый характер северной резьбы и пути ее развития вплоть до XX века. В чем же ее сущность и истоки?
Проблема реконструкции древнейших образов народной резьбы на основании анализа позднейших экземпляров в сопоставлении с письменными источниками и данными фольклора привлекала внимание многих русских и советских историков. В результате была разработана убедительная теория о языческом, культовом происхождении ведущих образов народного искусства. Согласно этой теории, устойчивые мотивы и композиционные схемы в резьбе — не что иное, как отголоски, осколки некогда целостных, осмысленных групповых сюжетов, наподобие молитвенного предстояния в Бушском рельефе или иератической картины мира в Збручском идоле. Некоторые образы через дако-сарматский мир восходят к греко-римскому миру и Древнему Востоку, как, например, Праматерь, славянская Берегиня, Житная Баба, в контурах которой угадывается Иштар-Астарта. Академик Б. А. Рыбаков, следуя за В. А. Городцовым, отводит этому женскому божеству первое место в русском языческом пантеоне.
Следует сказать, что эти реконструкции иногда оказываются слишком прямолинейными. Куклу в модном платье XIX века едва ли можно непосредственно связывать с античными образами начала нашей эры. Игрушка-каретка, по-видимому, гораздо дальше отстоит от языческой солнечной колесницы, чем это получается по Л. Динцессу. Совпадение внешней формы, иногда случайное или вызванное сходством технического приема, порой выдвигается как доказательство смыслового, семантического родства позднейших и древних образов. По-видимому, процесс консервации архаических представлений и форм был более сложным и опосредованным, допускал обновление и развитие сюжета, его трансформацию и модернизацию. Суть его, вероятно, не столько в устойчивости канонического образа, сколько в принципе избирательности, в постоянном предпочтении определенных типов решения. Из нового берется только то, что отвечает глубоко укоренившимся нормам изображения. Таков, например, принцип парного симметричного расположения фигур, восходящий к древней магической схеме. При этом в старую схему могут быть введены вполне современные мотивы.
В памятниках народной скульптуры XVIII—XIX веков мы не встретим, пожалуй, ни одного образца, который бы целиком отражал древние языческие представления. Живые верования давно уже иссякли, осталось только множество обрядов и пережитков (в фольклоре, узоре, костюме и т. д.), но все они уже тесно слились с элементами нового времени. Извлечь первоначальный, древнейший прообраз в каждом конкретном случае не представляется возможным. Он может быть скорее обнаружен при сравнительном рассмотрении целой группы, определенного типа мотивов, форм. Привлечение широкого круга фольклорного материала, археологических находок Новгорода и Старой Ладоги, сопоставление с средневековой народной резьбой Западной Европы помогает выявить некоторые генетические линии русской пластики, идущие от времен докиевских и смешавшиеся, в условиях Севера, с местной, угро-финской традицией.
Пережитки первобытного тотемизма, запрещавшего рубить свежие деревья, сохранились в виде легенд и поверий до нашего времени. Не только ваяние, но самый процесс обработки дерева долго сохранял первоначальный магический смысл. Душа дерева продолжает жить в бревне постройки и в любой вещи. Ее надо задобрить, откупиться от нее, отвести от себя ее мстительную силу, направив ее на жертвенное животное или птицу. Духов дерева кормят, ублажают дарами. Д. Зеленин в своем исследовании приводит множество сведений о широком распространении культа деревьев во всей Европе, причем сходные представления встречаются у разных народов: немцев, белорусов, коми, латышей, русских.
Существовало табу на некоторые породы деревьев, например осину и ель (русские). В районе Никольска некогда верили, будто кто срубит липу, тот непременно заблудится в лесу. Запретны стояросовые деревья (белорусы), «прокудливые» березы и стволы, которые завились слоями против солнца (коми). Рябину считают коварной. В скрипучем дереве тоскует душа замученного (белорусы). Дудка, сделанная из дерева, выросшего на могиле жертвы, выявит убийцу. Дерево таинственными узами связано с человеком. Это его двойник (коми-зыряне). Дерево сажают на рождение, и судьба его будет судьбой ребенка (немцы). По германским поверьям, асы создали людей из ясеня и вяза. Оцеп люльки для новорожденного мальчика вырубали из дуба или березы, для девочки выбирали липу или елку (латыши). «Масса священных рощ существовало вплоть до самого недавнего времени в Пошехонье, близ Тихвина, Череповца, Чердыни и т. д.». Завиванье березок на семик, завязывание ветвей деревьев, украшение их полотенцами, применение свежей зелени во время самобытных обрядов и праздников — все это, несомненно, следы первобытного почитания дерева. Часто у околиц многих русских деревень можно и до сих пор увидеть «священные» сосны. К этим деревьям относятся всегда с удивительной заботой, более бережно, чем к даже деревянным церквам. Часто рядом с деревом ставят даже громоотвод. «Священные» деревья бережно окружались оградой или иногда заключались внутрь часовни.
В верховьях Пинеги совсем недавно была обнаружена старая ель, украшенная цветными лоскутками и даже иконками. Около нее, очевидно, совершались какие-то культовые действа. Вокруг лежали куриные головы, может быть, следы традиционных жертвоприношений.
С тем же кругом верований тесно связан старинный обычай устройства майского дерева в европейских странах. Его украшают и «кормят», «поят» пивом, бьются из-за него с соседями, которые норовят похитить святыню. Участники обряда танцуют и пляшут вокруг ствола, нарядившись в зеленые ветви. Все это восходит к древнейшим культам, основанным на почитании «дерева жизни».
Видимо, с культом дерева связаны и привычные уподобления в устном фольклоре: «девица березка», «богатырь дуб», «молодец клен» и т. д.
Рубка дерева совершалась в определенное время совместными усилиями, чтобы разделить тяжесть «греха», и сопровождалась искупительными обрядами и гаданьем.
Особенно опасно дерево в постройке. Оно постоянно угрожает обидчику, срубившему его. «Сколько в доме венцов, столько будет мертвецов» (белорусы). Строить во сне здание означает смерть (буряты, татары). После свадьбы нельзя строить, складывать печи, врывать столбы — это может принести несчастье (удмурты). В новый дом вначале пускают кошку, так как тот, кто первым войдет внутрь, подвергается смертельной опасности. Некоторые новые дома вообще оставались необитаемыми из страха перед таинственной угрозой.
В качестве предупредительных мер применялись специальные обряды. Во все время строительства или только в начальный период в середине сруба стояла молоденькая елочка или березка. У коми-пермяков пока плотники кладут первые три венца бревна, хозяин приносит из лесу вырванную с корнями небольшую елку, которую ставят на землю в переднем, «красном» углу сруба. Под углы закладывались жертвенные головы и ковши в виде коня или петуха (Новгород, XIV в.). Под полом прятали конский череп-оберег (немцы). Подобную же голову водружали над кровлей.
Многое зависело от искусности и благожелательности плотника. Неправильно или злонамеренно сделанный затес на балке мог, в силу магических свойств, лишить жизни хозяина дома. Плотник выступал в роли «заклинателя духов», как бы побеждая, усмиряя их своей волей. В известной мере эта способность признавалась за каждым, кто хорошо орудовал топором и ножом. Те части конструкции, от которых зависела прочность и устойчивость здания, воздвигались с чувством суеверного страха. Так, например, существовал сложный ритуал, сопровождавший подъем и установку матицы, опорной балки потолка. Иногда эта деталь обрабатывалась скульптурно символическими зарубками (Скандинавия, Карелия). Еще больше почитался печной столб, в далеком прошлом служивший, по предположению Е. Э» Бломквист, опорой для кровли. Ритуальное значение Этой формы отразилось в обрядах, связанных с печным столбом: около него благословляют молодых и совершается магическое излечение от болезней. С ним таинственно связано благополучие дома. Его ублажают, но иногда хлещут кнутом, чтобы отвести напасть. Примеры подобных ритуалов записаны и в Белоруссии и в Норвегии. Не случайно столбу часто придают особенно выразительную скульптурную форму, причем, судя по сохранившимся образцам XVIII — XIX веков, в основе ее могло лежать антропоморфное изваяние. Огромный идол, головой поддерживавший крышу, возможно, походил на те скульптурные опоры, которые существовали в хижинах американских индейцев и жителей Индонезии. Находясь в центре помещения, охраняя очаг, печной столб служил воплощением образа «хозяина», «домового». Ствол дерева вначале, по-видимому, заменял собой антропоморфное изображение. Даже в последующее время идол вырубался иногда рельефом непосредственно в стволе растущего дерева. Культ дерева и опорного столба связывался с культом предков. Ведь дерево, например елка, являясь символом Домового, представляло собой душу деревянного жилища. Возможно, отголоски этих представлений сохранились до наших дней в праздничном украшении новогодней елки, иногда и в обычае вывешивать хвойные ветви во время похорон.
Продолжение: Предыстория народной деревянной скульптуры 2