Русский Фольклор

Начало: Новгородский контингент на Куликином поле

Приведенные фрагменты несут на себе гораздо меньше следов стилистической обработки в духе литературного канона, чем вариант 1. Но возводить их целиком к устному Сказанию о новгородцах оснований не больше, чем в предыдущем случае. Последний отрывок подвергся, очевидно, редакционному изменению для согласования с использованной разновидностью Сказания о новгородцах. Трудно было бы утверждать, что Сказание содержало соответствующую часть второго отрывка. Она представляет собой вставку в довольно обширный эпизод, рассказывающий об объезде поля боя великим князем и оплакивании им павших — вставку, которая могла быть домыслом самого книжника. Ничего аналогичного этому нет в варианте 1, хотя в содержащей его «распространенной» редакции Повести о Мамаевом побоище сам эпизод с объездом и оплакиванием описан сходно. Все три отрывка обнаруживают смутные представления о реалиях социальной структуры Новгорода в XIV в. Не ранее XVI в. могли появиться такие анахронизмы, как упоминания «новгороцких выборных дворян». Трудно сказать, принадлежат ли они этому книжнику или были уже в использованной им версии устного сказания.
Рассмотрим ее несомненные отличия от предыдущей версии. Существенных разноречий четыре: 1) иное количество новгородских воевод; 2) другие имена их; 3) несколько иная общая численность новгородского войска; 4) новгородцы присоединяются к войскам великого князя не перед переправой через Оку, а после нее. Начнем с предпоследнего. Цифра 30 000, по-видимому, тоже гиперболична, но можно думать, что она появилась в устной традиции раньше, чем 40 000. Последнее разночтение связано, надо полагать, с какими-то данными составителя о том, что новгородцы еще не успели присоединиться к москвичам при общем сборе войск у Коломны до переправы через Оку. Видимо, эта версия Сказания в текстуально не дошедшей до нас части позволяла сделать такой вывод (дальнейший материал поможет нам это разъяснить).
Наиболее важны первые разноречия. Два посадника во главе отряда — как видно, довольно позднее привнесение, отразившее, во-первых, забвение военной практики XIV в., а во-вторых, — позднейшее понимание термина «посадник». Имена этих «посадников», неизвестные по другим источникам, восходят, скорее всего, к какому-то семейному (или вообще — географически локальному) преданию о павших в 1380 г. новгородцах. Маловероятно, чтобы внесение именно этих двух имен произошло в устной традиции с изъятием шести других имен пространной редакции. По-видимому, для дополнения была использована какая-то безымянная разновидность Сказания о новгородцах, из которой и были почерпнуты общие сведения (о численности новгородского отряда, о встрече его великим князем и др.). Из семейного предания могли быть взяты имена двух лиц и указание на 700 человек, погибших вместе с ними. Переделка же в данном изводе Повести общего числа павших новгородских «посадников» принадлежит, без сомнения, составителю: дополняя текст Повести данными новгородского сказания, он, очевидно, рассудил, что убитых новгородских посадников не могло быть больше, чем отправившихся в поход.
По-видимому, та же версия Сказания о новгородцах отразилась и в одной из поздних летописей Новгорода. Это Новгородская Забелинская летопись, составленная в 1680—1681 гг. В нее входит особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище. В литературе уже высказывалось предположение, что некоторые его дополнения «имеют в своей основе какие-то устные предания, которые в свою очередь были созданы на материале реальных исторических фактов». К числу именно таких дополнений следует отнести следующий отрывок (назовем вариант 3): «Того же дни приехаша после числа за Оку реку к великому князю посадники новгородцкие Великого Новаграда, а с ними силы пришло 30 000, и биша челом великому князю Дмитрию Ивановичи)». Здесь нет имен, но численность новгородского отряда та же, что в варианте 2. С последним этот текст связывает и то, что он вставлен после аналогичного (но не тождественного по содержанию) эпизода пересчета собравшихся войск после переправы через Оку. Наконец, как и в варианте 2, мы имеем здесь только один эпизод прибытия — в отличие от пространной редакции. Можно полагать, что вариант 3 восходит как раз к той редакции Сказания, результаты дополнения которой отражает вариант 2. Отнесение вариантом 2 прихода новгородцев ко времени после переправы через Оку естественнее всего связывать с прямым указанием на это варианта 3, отраженного в Новгородской Забелинской летописи.
Назовем представленную этими двумя вариантами версию Сказания о новгородцах краткой версией, а две ее редакции — безымянной (вариант 3) и семейной (вариант 2).

Обратимся к последней версии Сказания о новгородцах — последней по порядку их рассмотрения, но отнюдь не по хронологии. Здесь мы имеем дело уже не с литературной обработкой устного текста и даже не с его пересказом, а именно с записью, которая, очевидно, представляет собой дословную или почти дословную передачу устного оригинала. Эта запись дошла в единственной рукописи из собрания Уварова, содержащей особый вид «основной» редакции Повести о Мамаевом побоище, текст пока еше не изданный, в котором сильнее, чем в других, отразилось влияние фольклорных произведений и имеется несколько случаев дословной передачи их. Одно из таких включений и является записью Сказания о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. Этот фрагмент был опубликован дважды — оба раза неточно — С. К. Шамбинаго, затем несколько раз перепечатывался с этих публикаций. Приводим точный текст отрывка (назовем его вариант 4) по рукописи. «В то же время в Великом Новеграде стоят мужи новгородцы у святыя Софеи на плошади, бьют вече великое, говорят мужи таково слово: „Уже нам не поспеть на пособ к великому князю Дмитрею, кажут он Оку реку перевозится. А токо нам к нему не ехать, а ему будет не пособь, ино нам будет Новымгородом не отсадится". И борзо мужики новгородцы наряжались, отпускали з города 13 посадников больших новогороцких, с ними же силы немного, только 13 тысящ, а все люди нарядные, пансыри, доспехи давали з города. И рекоша: „Пойдите, братия, с одново на безбожнова". И пришла сила новогороцкая к великому князю Дмитрею, оному же Оку реку перевезшуся. И рад бысть князь Дмитрей Иванович, и рече им: „Исполать вам, мужи новгородцы, что мя есте не отдали". И почтив их вельми».
Уже первый исследователь этого текста С. К. Шамбинаго уверенно и с полным основанием заявлял, что данный отрывок относится «к народной поэзии». Этот вывод его был полностью поддержан в последовавших работах. Что касается жанровой принадлежности текста, то в этом вопросе не было такой определенности. Ясно выраженная ритмическая структура показалась С. К. Шамбинаго «песенным складом». Правда, он высказался на этот счет очень осторожно: «Напрашивается предположение — не был ли этот рассказ вначале действительно песней», Заканчивая рассмотрение, автор заключал: «За отсутствием доказательств я не могу утвердительно ставить такое предположение». Позднее А. И. Никифоров высказывал убеждение, что приведенный нами отрывок является текстом былины, а Б. Н. Путилов писал, что это историческая песня. На наш взгляд, отнесению данного текста к былинам препятствует прежде всего несвойственная им историческая конкретность. Степень фактичности здесь такова, что упомянутым авторам не удалось отыскать убедительные параллели не только в былинах, но даже в старших исторических песнях. Перед нами устное героическое сказание в форме ритмизированного повествования.
Хотя этот текст дошел до нас (так же как и предыдущие) в рукописи XVII в., не приходится сомневаться, что он отражает более ранний этап эволюции Сказания, чем варианты 1, 2 и 3. Здесь нет намека на сетования об утрате Новгородом самостоятельности, как в варианте 1, нет и несвойственных периоду этой самостоятельности исторических реалий, как в варианте 2. Единственный анахронизм — «13 посадников», заставляющий полагать, что запись устного оригинала произошла, скорее всего, позже середины XV в. (но, может быть, еще до падения новгородской независимости в конце 70-х гг.). В дальнейшем мы будем именовать эту версию Сказания первоначальной версией.
По содержанию ее текст имеет, как видим, соответствия не только последнему эпизоду пространной версии Сказания, но и двум предшествовавшим. Первоначальная версия содержит три эпизода: обсуждение на вече, отправление в поход и прибытие.
Если упоминание в Уваровском тексте болгар — явная ошибка, возникшая, очевидно, под влиянием сходных перечислений в других известных книжнику письменных текстах, то добавление новгородцев связано, несомненно, с использованным в этой рукописи Сказанием. В «распространенной» редакции Повести о Мамаевом побоище, как мы помним, было сходное добавление в сходном контексте: там известие о прибытии новгородцев обескураживает не литовского князя, а второго союзника Мамая — князя рязанского. Так как оба добавления текстологически независимы, есть все основания считать, что в самом Сказании после эпизода прибытия новгородцев к Дмитрию Ивановичу говорилось что-то об устрашающем действии этого факта на кого-то из союзников татар. Что первоначально это был именно литовский князь, а не рязанский, свидетельствует основной текст данной редакции Повести, не подвергшийся еще дополнению: иносказательно о новгородцах речь идет уже в нем: словенами в древних летописях называли именно новгородцев. Если составитель «основной» редакции Повести счел нужным употребить этот архаизм, по-видимому, он имел на то причины.
Для разрешения возникающих загадок необходимо прежде обратиться к установлению исторической основы рассматриваемых текстов.

С. Н. Азбелев
УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДА И НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Продолжение: Новгородский контингент на Куликином поле (3)